Луэгер наконец уступил моей просьбе.
От книги в твердом переплете ничего не осталось, кроме половины обложки. Эти остатки я бросил во двор нашего соседа — аптекаря.
Вечером, после ужина, дядя Филипп обычно спрашивал нас:
— Дети, выучили уроки?
— Выучили, — ответил Карой.
— А ты, Геза?
— Я все выучил, кроме закона божьего.
— А почему ты не выучил закона божьего?
— Потому что Луэгер съел мою Библию.
— Что? Луэгер съел твою Библию? — удивился дядя Филипп.
— Да. Я играл с Ниной, а он вытащил у меня из-под мышки Библию.
К рождеству, когда мы получили табель, среди всех отличных отметок оказалось одно «хорошо» по закону божьему со следующим примечанием: «В изучении древнееврейского языка ученик никаких успехов не проявил».
Если бы я получил по закону божьему отлично, я, наверное, научился бы по-древнееврейски. Но за то, что Френкель испортил мне отметки, чтобы отомстить ему, я постарался забыть даже то немногое, что знал.
И не только древнееврейскому я не научился. На живом еврейском жаргоне я тоже не умел говорить. Если мне приходилось иметь дело с такими еврейскими мальчиками, которые совершенно не понимали по-венгерски, Микола служил мне переводчиком. Он хорошо говорил по-еврейски. Если он спрашивал, почему я не научусь, ведь это такой легкий язык, я без колебания отвечал:
— Потому что я хороший венгерский патриот!
«Каша — не еда, словак — не человек»
Что каша не еда, а словак не человек, эти два утверждения, вернее отрицания, я всегда слышал в детстве как одну поговорку, хотя и то и другое имеет свою совершенно самостоятельную историю и объяснение. Почему каша не еда, признаться, я забыл. Зато я хорошо помню, почему словак не человек.
Учитель Аради разъяснял нам это следующим образом:
— В те времена, когда приверженцы Ференца Ракоци боролись с наймитами немецкого императора, однажды по шоссейной дороге шел словак. Шел, шел и вдруг перед ним появились три всадника.
— Кто ты такой? Откуда и куда? — спросили всадники словака.
Словак точно и правдиво ответил на все три вопроса.
— Куруц ты или лабанц? [12] — спросил один из солдат.
— Куруц, — ответил словак после короткого размышления.
Солдаты основательно отколотили словака, так как они были наймитами императора.
Словак пошел дальше, потирая свой избитый зад.
Вдруг его опять остановили три солдата.
— Кто ты такой? Откуда и куда?
Словак снова ответил точно и правдиво.
— Лабанц или куруц?
— Лабанц! — ответил без колебания словак.
Солдаты излупили словака, так как они были сторонниками Ракоци. Потирая болевший зад, словак пошел дальше, пока солдаты в третий раз не загородили ему дорогу.
Эти начали допрос с конца.
— Лабанц или куруц?
— Ни то, ни другое, — ответил словак.
— Ни то, ни другое? — удивились солдаты. — Этого быть не может. Каждый человек либо куруц, либо лабанц.
— То человек, — сказал словак, — а я словак, словак же не человек.
Когда Аради кончил свой рассказ, венгерские мальчики громко засмеялись. А когда по его приказу Микола рассказал то же самое по-русински, а Фельдман по-еврейски, засмеялся весь класс, за исключением Ярослава Говрика. Говрик, который попал к нам в Сойву из деревни Хутка, расположенной около Кашши, был словаком и только теперь начал учиться по-венгерски. Вместо того чтобы засмеяться, Говрик поднял в воздух два пальца правой руки, показывая тем самым, что просит разрешения говорить.
— Что тебе нужно, Говрик? — спросил Аради.
— Извините, господин учитель, — сказал Говрик, — но эту же сказку наш учитель в Хутке рассказывал так, что в начале сказки по дороге шел не словак, а русин, в середине — солдаты побили русина, а в конце сказки русин сказал, что русин не человек.
В классе стало тихо.
— Хуткинский учитель, наверное, сам словак, — сказал, подумав, Аради.
— Ничего подобного! — протестовал Говрик. — Он кальвинист и венгр. Его зовут Золтан Диоши. Только-только… — продолжал Говрик смущенно, — только Хутка — это словацкая деревня, где…
— Иди сюда, Говрик! — заорал Аради.
Я думаю, что ни императорские наймиты, ни воины Ракоци не лупили так основательно того сказочного словака, как выпорол Аради Ярослава Говрика.
Кроме этого рассказа, я знал о словаках еще и то, что в Венгрии их больше двух миллионов и что живут они к западу от русинской земли. Знал также, что очень много словаков эмигрирует в Америку, так как земли у них нет, а найти работу в Венгрии им трудновато. Таким образом, теоретически мне были известны словаки, но в действительности я знал лишь единственного словака — Говрика, до тех пор, пока вдруг в двух вагонах для скота в Сойву не прибыли сразу семьдесят девять словаков. Их привезли на постройку нового завода метилового спирта.