Перипетии с приобретением билета и министерская эпопея С.Ф.Ольденбурга (неожиданно и к огорчению академиков он согласился занять пост министра народного просвещения во Временном правительстве; однако вскоре оно перестало существовать, и Ольденбург благополучно вернулся в кабинет непременного секретаря) занимают Владимира Андреевича больше, чем утверждение Карпинского в должности президента. И его легко понять! Чем оно важнее министерской чехарды, если поезда в любой день могут перестать ходить, а столица занята немцами!
Но были и другие поздравления, и они свидетельствуют, что немало нашлось таких, кто принципиально оценил новую личность, ставшую во главе академии. Вот одно:
«Прочитав в газетах об избрании и утверждении Вас в звании президента Академии наук, поздравляю Вас от души в этом высоком звании, радуюсь за Академию, особенно в настоящее, страшно тяжелое для культуры время, переживаемое Россией. Позвольте пожелать бодрости и здоровья, они особенно нужны теперь русским людям, стоящим во главе государственного управления». (Подпись неразборчива.)
Ученик Карпинского горный инженер С.Дембинский нашел такие слова, чтобы приветствовать своего наставника:
«Ныне, в дни всеобщего уныния, лишь на короткий миг озаренного яркой молнией свободы, отрадно чувствовать, что истинная наука и ее представители все-таки ценятся».
Ценятся... Россия не могла их ни оставить, ни забыть; им предстояли невиданные испытания, ждала лихая доля, гибельные годы, которые они не согласились бы поменять ни на какие иные.
Но они пока о том не подозревают.
Глава 22
Завещание
Живой и яркий портрет Александра Петровича, относящийся как раз к описываемому периоду, находим в воспоминаниях А.Н.Крылова.
Алексей Николаевич весной 1916 года был избран действительным членом академии; состоял на морской службе, и, посчитав потому неудобным представляться в штатском, он облачился в парадный мундир при всех регалиях и отправился в академию.
«Мне указали кабинет и сказали, что А.П. один и можно входить без доклада. Вошел. Вижу, у стола сидит почтенный старец, поразительно похожий на знаменитого математика Жозефа Бертрана...
— Честь имею явиться вашему высокопревосходительству по случаю утверждения моего избрания в действительные члены Академии наук, флота генерал-лейтенант Крылов!
— Что вы, голубчик, в таком параде и что вы меня высокопревосходительством величаете. Я Александр Петрович, а вы Алексей Николаевич. Мы здесь все равные, а я только первый среди равных.
После этого ласкового приветствия Александр Петрович перешел к беседе о войне, о флоте и др.
— Когда вам что от меня понадобится, заходите запросто во всякое время».
Такова была их первая встреча, покорившая Крылова непринужденностью, сердечностью и простотой обращения президента.
«В начале мая 1916 г. скончался академик Б.Б.Голицын. Через несколько дней звонит ко мне по телефону Александр Петрович:
— Зайдите ко мне, голубчик, мне с вами переговорить нужно.
Принял меня Александр Петрович в Академии.
— Какое у нас горе-то... Борис Борисович... — а у самого слезы на глазах, — знаю, что его заменить нельзя, а все-таки от Академии прошу вас принять должность директора Главной физической обсерватории...
— Александр Петрович, помилуйте, какой я метеоролог: я кораблестроитель.
— Нет, голубчик, у вас там будут опытные старые помощники, надо только общее ваше руководство... Услужите Академии. Мы и бумагу... заготовили, разрешите отправить.
И смотрит своим особенно ясным, как бы ласкающим взором — тут не откажешь».
Ласковому этому взору, лучистым глазам никак не мог надивиться Алексей Николаевич! Через полгода (7 ноября 1916 г.), на Севастопольском рейде взорвался броненосец «Императрица Мария», и Крылову понадобилось срочно отбыть туда — предварительно, разумеется, испросив отставки от должности директора обсерватории.
Карпинский сразу все понял.
«Вижу, вижу, там вы нужнее, как-нибудь управимся. Дайте ваш рапорт. Спасибо, что для Академии поработали.
И стал расспрашивать о «Марии», обстоятельствах ее гибели, проекте подъема и пр.». И опять-таки, выделяет Алексей Николаевич, «все это ласково, чутко, доброжелательно».
И все эпизоды, запомнившиеся Крылову, свидетельства «ласковости, чуткости, доброжелательства». Как-то прислали ему на рецензию рукопись неизвестного сочинителя. «Просмотрел, вижу, что сплошное незнание основных начал механики и математики, нелепые рассуждения и громадное, самое пышное словоизвержение». О чем со свойственной ему прямотой и не стесняясь в выражениях (с намеком даже на то, что автора столь бредового сочинения не худо бы подвергнуть медицинскому обследованию) Крылов и поведал в своем ответе.
«Через два или три дня встречаю Александра Петровича:
— Что это вы, голубчик, какой отзыв дали... Бедняга автор, может быть, целый год работал, придет справляться, да этот отзыв и увидит, зачем его так огорчать; что он вздор написал — этим он никому не повредил, за что же его обижать; но, конечно, вздор печатать не следует.
За все 20 лет, что я знал Александра Петровича, его доброжелательное отношение ко всем проявлялось неизменно само собою, оно было в самой его натуре и не могло не проявляться; примеров можно было привести еще сколько угодно.
...Едет в трамвае моя жена со своей подругой; вагон полон, все места заняты, несколько человек стоит в проходе; входит Александр Петрович, становится в проходе. Подруга моей жены, как ближайшая, встает и просит Александра Петровича занять ее место.
— Что вы, что вы, я постою, я хоть короткий, да зато устойчивый, — и лишь после настойчивой просьбы согласился сесть.
Входит дама, видимо, Александру Петровичу незнакомая, становится близ него в проходе:
— Не считайте меня невежливым, я бы вам уступил свое место, но мне самому его только что уступила вот эта дама.
«Малые капельки воды, малые зернышки песку образуют величественный Океан и прекрасную Сушу», — учили меня с детства. Гигантские труды Александра Петровича стяжали ему славу первоклассного мирового ученого, неизменная же его доброта, искренность, правдивость, доброжелательность снискали ему то уважение, которое к нему питали не только те, кто имел с ним долголетнее общение и дело, но и те, кто знал о нем лишь понаслышке, им же имя — легион».
Таков Александр Петрович в изображении Крылова, и в этот портрет стоит всмотреться — не столько потому, что он открыл нам что-либо новое, нет (за исключением подробностей), сколько потому, что принадлежит перу человека крутого в суждениях, ядовитого и насмешливого. Но в Карпинском необъяснимая и, позволим так сказать, л у ч и с т а я обаятельность, которая с первой же минуты захватила и р а з о р у ж и л а генерал-лейтенанта Крылова.
Он стар? Да, это бросается в глаза: «почтенный старец». Но физически крепок: «хоть короткий, да устойчивый». Делами академии занимается с любовью и усердием, однако без суетливости — это видно даже из вышеприведенных воспоминаний. Способен понять страсть к науке даже у невежды; он, великий ученый, как бы даже уравнен этой страстью с дилетантом и хлопочет, чтобы отказ не обидел того. Теперь ему приходится принимать множество просителей и удовлетворять множество просьб, и его доброжелательность равно распространяется на всех. Вот, например, к нему обращаются низшие чины:
«Ваше превосходительство, когда заболеваем мы, а главное, дети наши, с каким страданием и риском для их жизни, с повышенной температурой во время холода, ветра и мороза несем детей с дома для служителей в приемную врача в головном здании (в подвале). Покорнейше просим Вас для избежания страдания и несчастных случаев признайте возможным отвести помещение для приема врача в новом доме. Мы уверены, что Ваше превосходительство не откажет хрупким цветочкам жизни нашей и нашего отечества! Они от современных наших недостатков плохо питаются и полуодеты — подвержены разным болезням. Августа 1916. Покорные просители».