Воистину, старая гвардия академиков знала толк в красноречии!
Глава 12
«...Тем любезен я народу...»
В этом вздыбленном мире, в разворошенном и взвеянном быту, в котором только-только начало все оседать и укладываться, взвалил на свои плечи Александр Петрович еще одно дело, которое званием президента не понуждалось, но таинственно с ним сопрягалось; понуждалось же оно милостью сердца и было делом милосердия. Александр Петрович не стыдился старомодного слова — чаял же и Пушкин найти бессмертие в памяти людской не красотой стихов своих, а тем, что милость к падшим призывал... Падшим — не значит опустившимся, сбитым с жизненной тропы и придавленным несчастьем, но и к таким! И ко всем, кто молит о помощи. И кто молчит в своей беде...
И как когда-то академики почувствовали, что им есть вокруг кого объединиться и поручить важнейшую заботу о науке, так и теперь те, кого корябнуло горе, потянулись к Александру Петровичу.
Имя Пушкина не случайно соскользнуло здесь с пера, потому что опять-таки загадочно (но если вдуматься — правомерно) все сплетается: милосердие с собиранием культурных сил, разбросанных войной и несчастьями, а собирание — с бережением традиций вековой культуры народа, а сохранение традиций как же оторвать от имени Пушкина? Да этим именем оно и должно освящаться! И вот в 1918 году (а каков он был, не стоит напоминать), 20 апреля, то есть еще до того, как Советская власть предоставила академии ассигнования и, следовательно, выкроив деньги из нищенского своего бюджета, академия открывает Пушкинский Дом, ныне всемирно знаменитый своими коллекциями и трудами. Основан он был в 1905 году и тогда же начал принимать пожертвования: автографы, картины, книги пушкинской эпохи, мебель, предметы одежды. Теперь академия включала его в число своих институтов. Надо было подыскать здание. По соседству с новой библиотекой академии, по поводу которой столько споров было с военным ведомством, находилось здание бывшего Таможенного департамента; «три старца» (среди которых особенно рьяно по делам Пушкинского Дома ходатайствовал Ольденбург) отвоевали его.
Честь открытия Дома предоставлена была президенту.
«Благодарная память величайшего нашего поэта не померкла, несмотря на проявлявшееся иногда отрицательное к нему отношение, — намек на нигилистические высказывания футуристов и иных литературных группировок; дальше Александр Петрович вспоминает, как оценил Пушкина Достоевский в своей знаменитой речи. — Пусть культурное значение Пушкина и его мысли все более и более выясняется с развитием нашей народной культуры. Я прошу вас почтить память гениального поэта вставанием».
Тут культурное значение Пушкина поставлено в связь с развитием народной культуры — это удивительно верно: чем шире она развивается, тем глубже раскрытие пушкинской мысли. Без всяких скидок нужно сказать, что пушкиноведение так и эволюционировало с развитием и углублением народной культуры — истинное пушкиноведение, не накопление автографов, а постижение культурного феномена, заключенного в творчестве поэта. И, поняв так Пушкина, узрев в его духовном наследии перевал русской культуры, переход из прошлого в будущее, приобретший такое жизненно важное значение в восемнадцатом и в последующие пореволюционные годы, мог ли Александр Петрович не сознавать, что Пушкин всегда «в минуты роковые мира сего» будет служить опорой для истинно культурных сил страны?
Он посвящает памяти его несколько речей.
В одной из них касается такой, казалось бы, специфической темы, как отношения поэта с «властью предержащей». Александр Петрович выступает против вульгаризаторских и примитивных представлений на сей счет, которые были так распространены в те годы.
В 1924 году, когда отмечалось 125-летие со дня рождения поэта, Александр Петрович совершает поездку в Святогорский монастырь: места, связанные с именем Пушкина, академия берет под опеку, и благодаря ей удастся многое спасти от разрушения.
«Посещение Святых Гор произвело глубокое впечатление — прежде всего под обаянием личности поэта и написанных им здесь произведений...» Едва успел появиться президент — к нему обратилась депутация местных жителей с жалобой на закрытие училища, которое сам он, ознакомившись, назвал «выдающимся, с очень вдумчивыми и изобретательными преподавателями и привязанными к ним и училищу учениками и ученицами».
«Это дело поправимое, — обещает Александр Петрович. — Труднее поправить другое горе — разрушение дома Пушкина в Михайловском и Тригорского имения... Мы должны с особой заботливостью и любовью стремиться немедля к восстановлению, по возможности, утраченного...»
Он едет в Псков. Интеллигенция города собирается на встречу с ним.
«Псковская земля исстари была вольницей... городом шумливым, торговым и подвижным...» И вероятно, неожиданно для многих Карпинский увязывает творчество Пушкина с вольнолюбивым духом древнего Пскова, напоминая то, о чем нередко забывают: с псковской землей связано так много в биографии и поэзии Пушкина.
Пушкинский Дом скоро становится своеобразным культурным центром, и уже в 1921 году Александр Блок имел право произнести:
По складу научного мышления Александр Петрович склонен к обобщениям: и как глава академии он тоже далеко не во все мелочи хозяйства входил — от чего его уберегали, кстати, и умные помощники. Но вот в работе милосердия он не только не чурается мелочей — она вся у него и состоит из мелочей! Ведь милосердие направлено к людям и потому никак не может быть общим, иначе выливается в сладкую болтовню — это уже не милосердие.
Тут не знаешь, с чего начать рассказывать.
Взять хотя бы письма в КУБУ, которые десятками, а может, и сотнями полетели в адрес Александра Петровича (десятки сохранились в его архиве, но явно ведь не все). Он не состоял членом правления КУБУ, но с просьбой принять в эту организацию (от чего впрямую зависела жизнь просителей!) к нему обращались многие, уповая на его авторитет президента.
Вот письмо Варвары Васильевны Тимофеевой, старой писательницы. Когда-то знакома была с Достоевским, оставила о нем воспоминания. Теперь в колонии для престарелых литераторов. Пишет — голодно там. Нельзя ли и ей получать пайки. Вот письмо Надежды Константиновны Вальденберг, литератора и переводчицы: «Единственный мой заработок — уроки в школе, где я получаю около 14000 рублей, вот все, что я имею. У меня расширение вен, постоянно открываются раны. Я обращалась в КУБУ. Меня зачислили кандидаткой. Но уже целый год дело не подвигается. Силы истощены... Не найдете ли вы возможным замолвить словечко перед пайковой комиссией?»
А вот письма, которые сам он, Александр Петрович, посылал в разные инстанции и к разным лицам, хлопоча за людей, большей частью ему даже незнакомых (иногда достаточно было знакомому Александра Петровича попросить за своего знакомого). Некто В.В.Николаев, сотрудник библиотеки академии, уволен. Президент с недоумением обращается к Ольденбургу: «Говорят, что мала так называемая общественная работа... Но что же может быть более общественным, чем обслуживание по большому числу языков... первой научной библиотеки страны? Не будет ли ему места для занятий в Вашем институте?»