Осенью 1924 года в заграничной командировке Стеклов; узнает из газет, что в Петрограде сильное наводнение. Разумеется, полон беспокойства. Евгения Александровна описывает ему подробности:
«Наводнение наделало много бед: в нашем доме подвальные этажи, которые были залиты до потолка, приведены в негодность.
Книги везде развешаны для сушки, как белье.
В квартире Сергея Федоровича вода стояла выше рояля. Сам он, зайдя в наш дом за Александром Евгеньевичем, чтобы ехать в заседание, должен был остаться до утра, а Александр Евгеньевич застрял в КЕПСе и всю ночь занимался спасением имущества и отгонял пиратов, плавая вокруг Академии на лодке».
Академик Ферсман в лодке с факелом на носу, вырывающем из кромешной темноты грязный отлив невской волны, гребет что есть мочи и покрикивает на хулиганов и грабителей, которые на плотах и досках подкрадываются к зданию в надежде поживиться.
— Прочь! Прочь, негодяи! — звонким фальцетом, которому он старается придать силу грозного баса.
Фантасмагорическая картина! Жаль, что не нашлось фотографа!
Глава 14
Премия имени Кювье
Среди этой круговерти дел: командировок, публицистических выступлений, мероприятий по заготовке дров, споров о реформе и постоянной непрерываемой научной и издательской деятельности — академики не разучились шутить и смеяться. И хотя бы помянуть о том нужно, чтобы не сложилось превратного представления о психологическом климате в стенах академии в эту пору.
Местком с некоторого времени стал играть видную роль в обыденной жизни ученых: на заседаниях его разбирались конфликты, распределялась жилплощадь и так далее. Но властвовал дух, насаждаемый, несомненно, Владимиром Андреевичем, насмешливой перебранки и взаимного подтрунивания. Члены месткома обменивались такими, например, поздравительными записками:
«Вице-президенту тов. Стеклову.
Сим разрешаем Вам в день Хибинской елки принять невозбранно три рюмки вина среднего размера за здоровье Месткома. Об исполнении оного Местком предлагает Вам уведомить его незамедлительно, отпустив одновременно в его распоряжение из имеющихся у Вас сумм 360 млрд. рублей на все необходимые нужды.
Председатель Месткома барон тов. Фиттенберг.
Секретарь Месткома тов. Бециевич».
Пикантность заключалась в том, что тов. Фиттенберг был действительно бароном, о чем не забывал напоминать, подписывая на бланке месткома деловые бумаги!
Из Москвы пришло известие, что неподалеку от столицы, в живописном селении Узком, открыт санаторий для ученых; приглашают питерских коллег приехать отдохнуть, полечиться. Владимир Андреевич принимает приглашение. Оттуда он посылает жене смешные письма в том пародийно-старославянском стиле, которым так блестяще владел.
«Жене моей, Олене Дмитревне здраствовати на многие лета.
И тебе бы обо мне не печаловаться: в Уском ем и пью готовое и винам не упиваюсь и в зернь и в карты не играю.
А бывает, выйдет музекийский игрец к страменту, а страмент тот — комод велик на трех ногах, и крышку вскроет, а там кость белая и учнет по костям руками бить, и весь комод загудит и канты разные заиграет. А как руки себе отшибет и крышку закроет, и все, его жалеючи, руками плещут, а игрец поклонився и челом побив, что его так жалеют, опять по костям бьет со всею силою, мало руки себе не обломает и кости не расколает.
...И выбежала девица-плясовица, на голове повойник камки рудо-желтой, одно плечо голо, руки голы же, телогрея гишпанская, юбка французская короткая. И учала плясовица плясать, ногами вскидывать и руками размахивать, а юбка кверху летит. Ола мне, грешному. Увы мне окаянному: аз то видев, плясовицу платом не прикрывал, а яко Ирод на Саломею смотрех и очами распалялся...
И тебе бы, жене моей Олене, видя мое такое сокрушение, меня не бити и кочергою не замахиваться, а быть здорову. А иного воровства никакого за мною не бывало.
Муж твой Огофон челом бьет».
В 1922 году произошли два важных события, о которых мы вправе сказать, что они оставили заметный след в жизни Александра Петровича, но, как и все единичные события, они тонут в широком потоке жизни, именуемом биографией Карпинского. События эти таковы: 1. Переизбрание на посту президента. 2. Присуждение Парижской академией премии имени Кювье. Последнее событие возвращает нас к временам более ранним, но сначала о первом. Оно вызвано было тем, что истек срок полномочий на президентском посту. В свое время, как читатель помнит, шел спор, избирать ли президента пожизненно или на определенный срок. Решили на пять лет. В двадцать втором году эти пять лет и истекли.
20 мая академики собрались в конференц-зале; предстояло выслушать отчет, посовещаться о кандидатах и опустить бюллетени в урну. Подсчет голосов и оформление документов заняли пять дней, и 25 мая непременный секретарь направил Карпинскому письмо:
«Глубокоуважаемый Александр Петрович!
20 сего мая Вы единогласно избраны Президентом Российской Академии наук сроком на 5 лет, о чем по постановлению Конференции имею честь Вас уведомить.
Примите уверения в совершенном моем уважении и таковой же преданности.
Глубоко Вас уважающий и непременно преданный Ольденбург».
Итак, как видим, деятельность президента, политика академии, постепенная реорганизация ее внутренней структуры и приспособление к новым условиям вызвали единодушное одобрение академиков.
Зачаток же второго события относится к далекому 1906 году.
Однажды Александру Петровичу доставили небольшую посылку — сколько его увлечений начиналось с этого!.. В посылке кусочек известняка. В изломах видны крохотные шарики. На листке бумаги, вложенном в посылку, горный инженер К.В.Марков рассказывал, как он нашел его в Лысьвенском горном округе на Урале и спрашивал: что это? Наивный вопрос! Будто можно на него так вот сразу взять и ответить...
Александру Петровичу было тогда очень некогда. Сам он в предисловии пишет: «Работа велась урывками, в редкие часы досуга, и не считается мною вполне законченной...» Это у него постоянный мотив; вечно он свои монографии начинает или заканчивает извинением: «Я далек от мысли считать, свои выводы окончательными».
Однако вопрос поставлен, нельзя же оставлять в неведении инженера Маркова! Он исхитряется выкраивать ежедневно полчасика, часок, изучает образец. Не составляет труда выяснить, что подобными же органическими остатками занимались русские палеонтологи X.И.Пандер и А.Ф.Фольборт в середине прошлого столетия. Трохилиски... Таково их название. «Маленькие круглые сетчатообразные зернышки».
«Приведенными попутно и совершенно недостаточными характеристиками Пандер и ограничился», — установил Александр Петрович. Что же это — трохилиски? Неизвестно? То есть опять-таки «проблематика»? Ах «проблематика»! А мы ведь так охочи разгадывать «проблематику»! И Александр Петрович погружается в пучину загадочного... Почему, в силу каких особенностей ума Карпинский склонен был задумываться над загадочными, необъяснимыми явлениями природы, почему испытывал удовольствие, ломая голову над их раскрытием? В его времена палеонтологами считалось куда более респектабельным дать обширное описание форм, характерных для какой-нибудь формации или местности, — так работал, например, его друг Фридрих Богданович Шмидт...
В загадке, в тайне, в неожиданности, не укладывающейся в рамки привычных представлений, есть что-то раздражающе-неподвластное, дразнящее и бунтующее, есть что-то как будто перечеркивающее самую суть науки с ее законами, коим все должно подчиняться. Мышление Карпинского — сама ясность, последовательность, основательность, способность организовать свою работу, без чего талантливость низводится или грозит остаться обыкновенной предрасположенностью к занятию чем-либо — или в более высоком смысле — природной одаренностью, и баста. Гений Карпинского — это терпение; мы уже имели случай указать на такую его особенность, припомнив афоризм Бюффона; в данном случае примат трудолюбия над природной одаренностью особенно показателен; вместе с тем это никак не снижает понятия гениальности — ни само по себе, ни в применении к Александру Петровичу. Профессор А.К.Болдырев выразил это так: «И мы все ясно понимаем, что нет и не будет человека, который может полностью заменить А.П.Карпинского, что вместе с ним умерла целая эпоха русской геолого-минералогической науки».