Его терпение — коли уж мы воздаем ему должное — вовсе не мучительно и не отдает потом; это ясное, последовательное, основательное и доброжелательное терпение. Да и в характере его нет ничего темного, необъяснимого, непоследовательного, странного, и мы осмелимся предположить, что все подобное в природе (да и в людях) должно было ему не нравиться, должно было ему мешать, и ему подсознательно хотелось одолеть п о д о б н о е — чем же? Методами ясной, последовательной и основательной науки. Он чувствовал зудящую потребность победить темноту, странность и загадочность — и на место ее поставить крепкое, всем видное и несокрушимое знание. И всякий раз, когда на его пути вставало п о д о б н о е, он уж не мог уклониться от боя! Не мог махнуть рукой и отвернуться. Э, нет! Это вызов! Честь затронута!
Подавайте-ка сюда ваших трохилисков!
Теперь, после этих попутных замечаний, легко перейти к самой монографии.
Александр Петрович доказывает, что трохилиски «являются представителями исчезнувших боковых ветвей... очень древней и своеобразной группы растений...». Своеобразное это ответвление «уцелело в совершенно изолированном виде до настоящего времени, утратив, можно сказать, всякую видимую родственную связь с остальным современным растительным миром».
Итак, найдено, что трохилиски — боковая ветвь группы харовых. Но спешим обратить внимание читателя, что Карпинский исследует древнее р а с т е н и е. Палеонтолог он с огромным опытом, но ведь до сих пор занимался палеозоологией; и вот взялся за палеоботанику! Всякому, кто хоть сколько-нибудь знаком с тем, какая разница между зоологией и ботаникой, нетрудно представить и разницу между палеозоологией и палеоботаникой! Александру Петровичу пришлось просмотреть огромную литературу!
И он еще раз — и так и представляется, что с огромным внутренним удовольствием — демонстрирует, как логика, ясный ум, обширные знания и наблюдательность расправляются с загадкой и раскрывают очередную «проблематику».
Как это бывало и прежде, ученые разных стран после выхода в свет монографии Карпинского начали находить трохилиски. Но не все, и в этом нет ничего странного, согласились с тем, какое место в систематике растений отвел им Карпинский. Некоторые, например Шубер, отыскавший трохилиски в Бельгийском Конго, отнесли их к сифонниковым водорослям. А как пишет Р.Ф.Геккер, «А.П. считал одним из основных достижений проделанного им анализа трохилисков доказательство того, что они не являются сифонниковыми водорослями. Такой возврат к прошлому, к этапу, уже пройденному наукой, глубоко задевал А.П. Его волновало не то, что кто-то из зарубежных ученых высказывался против него, Карпинского, а то, что этот исследователь недостаточно внимательно отнесся к материалу, поспешил и потому погрешил против истины. А.П. вступал в переписку с такими авторами, «дедовски» их поучал, посылал специально изготовленные рисунки и, более того, старался лично повидаться с ними, чтобы убедить в своей правоте...
В моем распоряжении имеется интересный документ, любезно переданный мне для использования Е.А.Толмачевой-Карпинской. Это копия письма А.П. к вышеупомянутому Б.Шуберу... В начале письма А.П. обстоятельно разъясняет, что этот автор у него понял неправильно, советует давать такие иллюстрации (фототипические), чтобы каждый мог составить свое собственное мнение о природе изучаемых объектов. Далее А.П. переходит к рассмотрению взглядов некоторых новых авторов... Несмотря на корректный тон письма, чувствуется, что А.П. очень недоволен, что он негодует. Да, А.П. умел негодовать, восставая против попирателей истины. Образ А.П. в такие минуты очень правдиво запечатлел А.Н.Чураков. Он пишет: «Карпинский был поразительно скромен в своих отношениях к людям. Он был неизменно благожелателен к окружающим его сотрудникам. И только тогда, когда он видел легкомыслие в научной работе или недобросовестное обращение с научными фактами, он начинал дрожать, руки его тряслись, добрые, светлые глаза темнели и начинали метать молнии».
В письме же А.П. читаем: «...Авторы абсолютно не правы. Им неизвестны ни работы Пандера, открывателя и автора трохилисков, ни статьи Эренберга об этих ископаемых; и т.д. Познакомившись с моей работой о загадочных ископаемых, хорошо известные японские ученые прислали мне ископаемые... и просили меня проверить... Я их описал как остатки морских известковых водорослей...» Далее А.П. в двух строках характеризует свой — карпинский — метод работы: «Мой метод научных исследований совершенно иной. Я тщательно изучаю все детали, как макро-, так и микроскопические, хорошо сохраненных образцов».
Такова небольшая иллюстрация переписки А.П. с иностранными учеными о трохилисках. Но, как уже было отмечено, А.П. не упускал случая также во время своих поездок за границу распространять взгляды на природу ископаемых остатков, в частности трохилисков. Для этих целей он изготовил специальные «наглядные» таблицы по трохилискам и другим водорослям и возил с собою образцы».
Умилительная деталь, эти таблицы и коробочки с образцами, обложенными ватой, которые президент возил с собой по заграницам, чтобы при встречах, образно выражаясь, тыкать в них носом своих оппонентов. В 1922 году он получил дополнительное подтверждение своей правоты: в Шотландии были найдены споры с выраженными чертами, свидетельствующими об их принадлежности к той группе растений, к которой их отнес Карпинский.
В том же году, как уже известно читателю, Парижская академия присудила Александру Петровичу премию имени Кювье — почетнейшую палеонтологическую награду.
Глава 15
200-летний юбилей
200-летие можно условно считать датой окончательного становления с о в е т с к о й Академии наук, с того дня она и носит название Советской, но дело еще не только в названии, но и во внутреннем его наполнении. В сентябрьские дни 1925 года (торжественная сессия проходила 4 — 7 сентября) была продемонстрирована огромная н а р о д н а я любовь к академии, она получила множество приветствий, причем большая часть их от людей, к науке как будто бы отношения не имеющих: от красноармейцев, писателей, крестьян, артистов, рабочих — они считали академию с в о е й, гордились ею, внимательно следили за переменами, в ней происходящими; со стороны правительства академии были оказаны честь, внимание и забота, каких она и ожидать не могла; и, наконец, сама академия в отчетных докладах (а они были составлены по отраслям знаний) показала, сколь велик ее вклад в мировую цивилизацию и русскую культуру. 200-летие несколько даже неожиданно для самих организаторов вылилось во всенародный праздник Науки и Просвещения — праздник, почти лишенный оттенка официальщины и казенщины, всегда сопутствующих таким мероприятиям. Но подготовка к нему сопровождалась немалыми трудностями.
Необозримое количество дел нужно было переделать, готовясь к юбилею! Отремонтировать конференц-зал, обдумать, где и как разместить гостей, оборудовать стенды, составить программу экскурсий, договориться с превеликим множеством различных организаций и направить им превеликое множество бумажек с входящими и исходящими номерами (так что в различных архивах осталось несметное количество автографов Карпинского, Стеклова и Ольденбурга, о ценности которых получатели даже не догадывались); затеяно было также издание юбилейных сборников. В разгар суматохи Александр Петрович вспомнил, что на заре своей академической карьеры довелось ему видеть мозаичное панно работы Ломоносова...
Удалось его отыскать. Остальное для Александра Петровича труда не составило. Он поехал к художникам, с которыми у него сложилась давняя дружба. Он состоял почетным членом общества живописцев имени Чистякова, его приглашали открывать выставки, многолетние приятельские отношения связывали его с И.Е.Репиным — их, судя по воспоминаниям родных, обширную переписку, прервавшуюся лишь со смертью Александра Петровича, еще предстоит разыскать. Объяснил им свои замысел. Нашлись энтузиасты. Работа закипела.