Двери не выдержали натиска, истомно хрустнули петли и открыли путь внутрь небольшой горстке людей. Они бежали сквозь опустевшие ряды вперед. Вперед к облюбованной светом сцене.
– Больше никаких митингов, никаких оваций, только старый добрый вооруженный террор и, божеее, храни царя, дай нам справиться с…
Люди обступили со всех сторон, стали суматошно шептаться между собой, пялиться своими окровавленными глазами на Него и постепенно сжимать, сжимать образовавшееся кольцо. Мужчина все еще пытался походить на сына большого Б, но руки-ноги не слушались, дрожали, то и дело норовя припасть к сцене.
– Такую страну разворовали, поганцы. Ууууууу… А я говорил тогда. Никто не верил, – голос стал грозным и непонятным.
Агитатор выплюнул колпачок куда-то в зрительский зал.
– Миша, твою мать, ты опять напился.
– Я стадионы собирал… Я, – он начал судорожно тыкать себя большим пальцем в грудь. – Вы не понимаете, ничего не понимаете, не поймете. Я…
Утратив остатки терпения, толпа сомкнулась, и чья-то тяжелая рука резко стукнула Агитатора по затылку. Он изверг из груди звук, походивший на приглушенный вопль гуся или какой-нибудь другой пернатой твари. Затем свалился на пол, пришиб своей зловонною тушей чью-то ногу и так и остался лежать, позабыв про свою речь, Агитатор.
– Я когда вам всем говорил, что надо его в дурку сдать или усыпить, наконец? А вы все отнекиваетесь, мол: «Он же тоже человек, как же так, нельзя вот так вот».
– Черт возьми, да наденьте вы на него хоть что-то. Он же своими бубенцами сейчас нас всех ослепит.
Вторник
Сегодняшний вторник начался традиционно скверно. Было около семи часов утра, я ступал расплывающимися, будто бы сахарными, ногами по размокшей рыжей глине, то и дело, перепрыгивая через снова и снова появляющиеся перед моим взором лужи. Я целеустремленно шел вперед по шпалам, по той единственной причине, что по шпалам идти можно исключительно в двух направлениях: вперед и тоже вперед, но в обратном направлении.
Я шел, уткнувшись глазами в старые проржавевшие рельсы, вспоминал то интервью, в котором Лимонов называл себя Великим русским писателем. Стало грустно за Великих русских писателей.
Дождь лил нещадно, периодически пробираясь сквозь старенькую черную ткань моего зонта. Ноги промокли насквозь, мои черно-зеленые, купленные на рынке кроссовки загребали в себя немалый объем перемешанной с глиной воды. Я шел дальше. Машины летели рядом по дороге, стремясь промчаться мимо, разрезать помутневшую дождевую гладь, окатить мои дрожащие ноги водой.
Я подходил к остановке, осторожно переставляя почти отвалившиеся подошвы. Мимо проехал нужный мне автобус. Дом был довольно далеко, и я решил подождать следующую маршрутку, ну или на крайний случай стянуть палатку с ближайшего ярмарочного ларька и остаться в ней жить до конца моих столь юных лет. Желание было весьма странным, но на тот момент казалось мне самым рациональным.
Подошел следующий автобус, который ехал дальше, чем нужно, но все равно заезжал на мою остановку. Я перепрыгнул через черную лужу и вошел в открывшуюся дверь. Автобус был старенький, дряхленький. Мне в голову пришла мысль, что этот автобус, наверное, даже старше меня. Я попросил мужчину подвинуться, чтобы пролезть к месту возле окна. Мужчине, согласно традиции, естественно было плевать, и он как истинный русский джентльмен, очень лениво и нехотя подвинул в сторону коленки, освободив проход шириной не превышающий головку новорожденного.
Сегодняшний вторник начался давно, возможно пару лет назад.
Я доехал до предпоследней остановки. В автобусе какая-то женщина средних лет в серенькой юбке бесконечно болтала по телефону про все свои проблемы и радости жизни. Мне уже порядком надоели филистеры, до смеха увлеченные «реальной жизнью» и «реальными проблемами». То дурочки из супермаркета, для которых тут слишком воняет едой и мало хлопьев. Она ведь без них «Жить не может»!
Кажется, я немного простыл.
Выйдя из автобуса, я открыл свой черненький зонтик и медленно, но проворно поскакал домой по крошечным сухим асфальтовым кочкам. Я зашел в свой подъезд, предварительно повозившись с кодовым замком, который я всё никак не поддавался моим мокрым дрожащим пальцам. Я сложил и зафиксировал клепкой мой черненький зонтик и вновь уверенными шагами ступил вверх по холодной бетонной лестнице. Вспомнил, как ведущая какого-то глупого шоу по телевизору заработала свой первый миллион, который ей безвозмездно вручили. Я посмотрел на свои размокшие китайские кроссовки. Стало немного грустно.
На четвертом этаже моего подъезда лежал пьяный сосед. Нельзя сказать, чтобы он прямо таки лежал, скорее, сидел в позе очень напоминающей лежащего человека. Нельзя так же и сказать, что такое было для меня ново, поскольку сидячее положение сосед смог обрести только к моему приходу. Я поздоровался.