Посреди кабины поезда проросла старая ива. Кисти её поникли. Она росла здесь, посреди неспокойных трупов уже много лет. На её стволе были приварены кричащие металлические лица с закрытыми глазами, древняя кора давно потрескалась и огрубела, приняв твердую, почти железную форму.
Абсолютно точно стоит умирать пьяным. Помрете пьяным и сможете навсегда остаться счастливыми. Зачем я это пишу? Все равно никто не увидит. Никто не узнает. Наверное, это всё совершенно бесполезно и стоит пойти напиться.
Девушка в малиновом платье стояла на пироне и махала мне рукой. Я уже не помнил, как её зовут. Как я её звал…
Ржавые колеса, со скрипом провернулись раз, затем второй и третий. Наш поезд тронулся, уже не было пути назад. Уже остались позади сомнения, мечтательность. Надежды разбились, столкнувшись с реальностью. Все перестало существовать. В вагоне ехали все, кого я когда-либо убивал.
Квадратные штаны
– Они уже не станут теми же, что были когда-то. В суровые времена они теряют всю свою драгоценную волю, погружаясь еще глубже в высохшую пучину безысходности. Теперь тут есть только мы. Только то что, от нас осталось.
– Кажется, я понимаю. Посмотри на них. Им нечем дышать, каждая клетка их гниющего разума пытается сопротивляться мучения, они не хотят умирать. В их предсмертной агонии есть что-то прекрасное.
– В смерти всегда было что-то величественное. Они продолжают бороться, лезть друг на друга, словно безмозглые личинки бросаются на остатки вяленого мяса. Остатки тех, кого мы когда-то называли своими друзьями.
Губка, втянул в себя порцию холодного, ядовитого дыма. Он разошелся по его рту мрачной улыбкой, сухой и чересчур неправдоподобной.
– Так бывает. В смерти есть что-то прекрасное, лишенное лжи, настоящее. Она вечно следует за каждым из нас по пятам, ждет, когда наши следы запутаются, чтобы оборвать их историю раз и навсегда.
– Как мы могли бы помочь им? Они не такие как мы. Лежат, стонут, но их попытки тщетны. Исход предрешен.
– Мы не имеем права прерывать их страданий. Как бы то ни было, это не этично.
Их не спасти от одиночества и пустоты, которые медленно разрывают наше ненаглядное существование. Возможно они наоборот, получили заслуженную пилюлю от боли, счастливый биллет, который отправит их прямиком в спокойное и непоколебимое ничто. Глядя на смерти других, вы могли бы только с трепетом созерцать. Ждать. Вы могли бы глушить эту боль. Пытаться утопить её в алкоголе, мастурбации, ежедневных ток-шоу и трате денег в магазине, но вам никогда о ней не забыть, никогда от нее не избавиться. Вы могли бы приспособиться, окутать себя иллюзиями простейших удовольствий, представлений, сказок. Но вам никогда от нее не укрыться. Мы слишком слабы, слишком несовершенны, чтобы хотя бы познать хотя бы феномен смерти, освободить наш разум от той тяжкой ноши, что ржавыми оковами притягивает к мукам. Всё стремиться быть, тем самым, неуклонно стремится к смерти.
– Бикини Ботом никогда не был нам домом. Пусть же эти руины покоятся здесь с миром, в то время как новые земли найдут себе новых хозяев.
Город высох. Его солнце закатилось навеки, чтобы подняться вновь над высохшей пустыней, где нет никого. Где каждый попытался залезть другому на голову, выложив по пути тротуар из размозжённых рыбьих черепов.
Величайшее заблуждение
1. Кроха в люльке
– Могли ли эти руки разойтись в объятьях или спрятаться тихо во мраке, сжавшись в железный кулак. Мне никогда не будет дано отыскать их, ибо лишь те готовы сойтись со мною, которые тянут безвольно ко мне свои пальцы, но сами, лишь сами.
И не имеет цели и задачи пройти этот затерянный путь, что остался лежать где-то там, в приморской долине, на фоне старых обид и новых. И любая попытка найти решение в прошлом, что давно забыто и давно не тронуто, рождает из себя ещё больше чувства вины. Навеки оставить попытки, принять одиночество, ведь каждое волевое усилие есть предтеча грандиозных, чаще губительных разочарований.
– Остановка посреди рельсов подобна смерти. Никто не имеет права давать себя на растерзание судьбы, так как не является владельцем собственного желания, а лишь её густобровым блюстителем.