— Ладно — с Ахромеем. Ты-то как?
— Как же ладно? — удивился Карпов. — Мне ж с ним, можно сказать, в одной семье жить придется: одну работу робить, из одного котла хлебать. А он такой: на работе его не найдешь, а у котла за ним не захватишь. Это уж я знаю. Тут вон когда спрягаешься на сев чи на уборку — и то выбираешь, с каким соседом сподручне, чтоб его не перешло к тебе и ты чтоб горб не гнул на него. Под стать себе и напарника шукаешь.
— Ну и тут напарников найдешь — народу много. Тракторов, машин разных накупим. Каждому найдется работа по способности, по уменью.
— Ха! По уменью! А шо, к примеру, умеет делать Ахромей? Он, гляди, ишо в командиры выйдет. Слыхал, будто бегает по другим улицам, тоже агитирует? То дужа поганый агитатор по такому делу: такой сагитирует не вперед, а взад.
— Дался тебе этот Ахромей! Ты то сам как?
— С кондачка такое дело не решишь. Посоветоваться надо...
— С кем советоваться будешь? Советчики разные бывают, смотря куда дух направлен.
— Как с кем? А хочь бы вон с жинкой, — кивнул на Ульяну. — У нас с ею дух одинаковый, на всю жизнь спряглись. Покумекать надо.
Кумекал Карпов не с одной Ульяной. К соседу Симакову Григорию Ивановичу пошел. Тот справным хозяином стал, крепенько зажил. Уже пару лошадей завел, инвентарь кой-какой приобрел, даже лобогрейку купил. Старик ушлый, не промахнется. Как он, что думает?
— Коней продал, — объявил ему старик, — на завод возвертаюсь. Там погода или непогодь, а мое отдай. Зарплата, паек. А тут круглый гад дрожи, поглядай на небо — моли то дождика, то солнышка, — рассудительно и спокойно говорил Григорий Иванович.
Откровенно сказать, Карпов от него не ожидал такого поворота и даже растерялся немного.
— А земля как же?
— Отказался. Пущай берут в ТОЗ.
— Жалко. Привык уже к ей.
— Жалко... — согласился старик. — А шо делать? Она была не наша, и пущай на ней робить тот, кто понимаеть в этом деле.
— А вы шо ж, не понимаете?
— Не в том дело. Кто понимаеть, куда дело клонится? Для меня той ТОЗ — темный лес пока — куда оно, как будет. А на заводе мне все ясно.
— Это-то да! — обрадовался чему-то Карпов. — Как в депе, к примеру: я там все, кажись, на сто лет наперед знаю! Другой раз вспомню депо, заноет вот тут, будто по дому соскучился.
Вечером пришел Авдей с вопросом: Шо делать будем?
— Да я, наверно, опять в депо подамся, — сказал Карпов. — А ты как хочешь. Забирай коняку и хозяйнуй. Когда-нибудь отдашь мою долю. А не хочешь — отведи его да продай.
Домой от Карпова Авдей поехал на бричке. Хлестнул остервенело гнедого, затарахтел по улице. Он был недоволен зятем: сам для себя решил, а ты как хочешь. Ну, гляди у меня, получишь свою долю, как же!
Оттарахтела бричка, и будто легче Карпу сделалось, будто груз какой сняли с него, будто выздоровел человек. Стоит у ворот, наслаждается свободой, легкостью душевной. И вдруг услышал что-то родное. Прислушался и угадал: издалека, со станции, доносится деповский гудок — очередную смену сзывает. Удивился Карпов: раньше, кажется, сюда и не слышно было. Другой поставили, что ли, сильнее? Гудит тревожно и долго, вынимает Карпова сердце.
На другой день подался в депо. Но его не взяли — места не было. Поступил временно в путейные ремонтники. Временно, временно, да так до самой пенсии и оттрубил на путях. Сначала простым рабочим, потом в бригадиры выбился.
Эпопея земельная. Виноградный хмыз
Летит время, мчится быстротечное. Год за годом, год за годом... Сначала удивляешься седине в висках ровесника, потом с тоскливой грустью узнаешь, что твоя соученица стала бабушкой. Присмотришься — ан и сам уже сед и лыс, и дочь твоя уже стесняется звать тебя папой, а называет снисходительно-шутливо — старик или предок и в один прекрасный день приводит в дом парнишку и говорит:
— Это мой знакомый — Гена. Мы учимся на одной курсе, любим друг друга и хотим пожениться.
О, время, время! И что за штука такая, это время? Оно и радует, оно и печалит; оно молодит, оно же и старит; оно дает силы, оно же и обессиливает; оно врачует, и оно же убивает. Время — это бог, всесильный, всемогущий, всеобъемлющий. Все и вся подвластно времени.
И только, кажется, один Карпов ему не подвластен. Правда, я его давно не видел, о последних делах его знаю лишь из писем матери. Знаю, конечно, далеко не все, запомнилось то, что удивило. Но и этого достаточно, чтобы сказать: Карпов живет! Карпов борется! Карпов не сдается!
Судите сами. Вот документ:
Карпов и Ульяна — твои крестные — живуть по-прежнему, барахтаются, ниче им не делается, хоть ты об них и спрашиваешь, — писала мать. — Карпов теперь на пензии и сидит цельное лето в винограде. Мода у нас пошла на сады да на виноград. Вот и Карпов пологорода засадил им разным: какой на кышмыш сушить, какой на вино давить, а какой в готовом виде есть или продавать. Поэтому они подружились с Чуйкиными, а ко мне совсем не ходят и забыли, что я есть на свете. А че им со мной, старой, делать? Чуйкин тоже виноград разводит, и у него есть разные книжки по этому делу. И чертуется Карпов с виноградом цельное лето: то зеленой водой на него брызгает, то загораживает от курей, то ветки подвешивает, то осенью в землю их закапывает и навозом закрывает... Он, виноград тот-то, дужа боится холоду, а особливо морозу.
А че ему не возиться? Время есть, и силов еще много. Был бы жив отец, так и у нас бы было получше. А то и вы все разбеглись кто куда. У Карпова в саду свой колодезь, мотор тарахтит и воду качает. Карпов только держит за длинную кишку и направляеть воду, куда следовает, а на наш огород никогда не направит, воды не хватает. А я цельное лето таскаю на коромысле, аж плечи горять. А лето жаркое, дожжу нема и в помине, помидорчики пожухли, и огурцы тоже. Будуть, нет ли — не знаю, а за картошку дак и писать нечего, нужен дож, на коромысле воды на все не наносишься. Наверно, на зиму картошку придется куплять, своей не будет, а она сейчас на базаре молодая по 2 р. за кг и мелкая. А у Карпова уже цветет и стоит зеленая, как будто у него на огороде другой климант... А зима мне теперь не страшная — топливо есть, цельную машину угля купила. Привез шофер, перекинул возле двора самосвал — гору целую. Таскать бы мне — не перетаскать тот уголь в сарай. Спасибо Карпу — помогнул. Уголь перенес, дверь в сарае починил, а потом разохотился и столбик в загородке заменил. Тот совсем уже сгнил, так он свой принес, вкопал. Теперь хорошо, и меня переживет тот-то столбик. Ульяна, может, и обиделась за это. Пришла и вроде как в шутку: Отпусти мово мужика хоть пообедать. А я ей: Да кто ж работника отпускает без обеда? Приходи и ты, он много делов наделал и на тебя обед заработал. Пришла, да еще бутыль свойского вина принесла. Дак мы ото посидели. Ничего, все хорошо, жалиться не приходится...
Вот это меня и удивило: Карпов и виноград. Карпов, который, наверное, никогда и не видел, как растет это нежное, капризное южное растение, вдруг постиг его премудрую тонкость, покорил и развел целую плантацию. Да еще в нашем степном крае!
Конечно, нельзя сказать, что Карпов никогда не занимался огородом или садом. Огород для Карпова, как и поросенок,— что воздух: с огорода он кормится сам и вскармливает скотину. Огород дает ему картошку — второй хлеб. Сад же для Карпова никогда не был чем-то серьезным, сад он считал непозволительной роскошью. То, что называлось на его огороде садом, было оставлено для забавы детям, чтобы меньше лазили по чужим. Насколько я теперь понимаю, ни вишни, ни сливы, что росли на его участке, никем не сажались, они появились сами собой: либо от косточек, либо перешли корнями через межу из соседского сада. Появившийся молодняк Карпов не выполол, оставил, и деревья у него росли беспорядочно, и были они самого разного возраста. Только вдоль межи кусты крыжовника и смородины были высажены Карпом. Но это было сделано им скорее для размежевания с соседом, как изгородь, никакого другого практического значения этим кустам Карпов не придавал.