«Но я‑то, как ты мог бы и сам догадаться, тогда уже был? — знакомый насмешливый голос прозвучал у Карра прямо в самом мозгу. — Или ты опять сомневаешься?»
Собеседник стоял напротив него, безмолвно, поглядывая прищуренными непроницаемыми глазами.
— Стало быть, — не верил своим ушам Карр, — уже тогда?.. Уже было известно?.. Значит, им — тоже?..
— Конечно. Ты был тогда вроде пугала, что–то вроде отвлекающего маневра — страшная военная хитрость! — говоривший рассмеялся, — а на самом–то деле — просто игрушка, вроде как мальчишки выпускают кошку перед собачьей сворой — а вот, что будет? удерет она, или порвут ее белые собачьи клыки на лоскуты… жестокие шалости… Я их, как правило, наказываю потом… через много лет… — голос его становился все более и более задумчивым, как бы даже сонным.
— Но как же, ведь все, что записано в книгах, должно случиться — не тогда, так после когда–нибудь? И потом — вне зависимости от того, чем бы кончилось, кто бы тогда победил, или… еще победит — я уже не так уверен, как прежде: кто именно — людей–то, чад–то твоих сколько бы погибло, или погибнет еще — ужасной, мучительной смертью — женщин, детей — они–то чем успели провиниться?
Страшный, пылающий гневом взгляд уперся ему в лицо и заставил в ужасе замолчать.
— Ну, — медленно начал его собеседник, мало–помалу укрощая эту вспышку, — не все, что должно случиться — случается. Запомни это. Многое из того, что ты сейчас наговорил — уже случилось, а что–то будет еще случаться, многократно повторяясь; ты ведь не будешь снова утверждать, что все это так же подвластно несущей свои волны все вперед и вперед реке несуществующего Времени, которая и здесь была придумана лишь затем, чтобы привести здешние дела хоть в какой–то порядок — просто с чего–то же нужно было начать.
Что же до детей, — продолжал он вновь задумчиво, опустив взор, — не говоря о женщинах… Дети часто бывают дурны, жестоки — как правило, бессмысленно; сразу от рождения они мало чем отличаются от животных — да, да, с этой их, ненавистной тебе, идущей, между прочим, из самой глубины их естества потребностью — ЖРАТЬ… Что они и будут делать, не зная ни меры, ни жалости, если в них — с самого детства — не вложить разум высшего существа и душу живого бога. Непременно вместе, и в нужной пропорции, иначе ничего не получится. Мне все время приходится исправлять результаты… ошибок. — Он помрачнел. — Когда удается… — добавил он после паузы уже совсем хмуро и неожиданно оказался далеко в противоположном углу зала, поправляя оплывавшие свечки.
— Но тогда, — возвысил голос Карр, обращаясь к этой, видневшейся теперь вдалеке, повернувшейся к нему спиною фигуре, — если они, созданные и одушевленные тобою — ведь, как я понял, в каждом из них есть душа, вложенная тобой? — не поворачиваясь, фигура молча кивнула, — образом своим и этой душою подобные высшим существам, зная об этом, и зная уже, кому этим обязаны, продолжают с удовольствием уподобляться скотам, делать все эти свои дела, которые они делают: лгут, убивают друг друга, блудят, снова лгут, отравляя этой ложью и свою, и чужую жизнь, всю эту землю — я уже спрашивал тебя тогда, но ты мне не ответил — зная уже тебя, поклоняются идолам: я уже говорил, они пытались поклониться мне! Они убивали своих детей — сколь бы плохи они там у них ни были, и сколь бы ни были они сами сведены с ума обрушившимися на них невзгодами — безжалостно убивали в знак поклонения мне — зачем! Они же предали жестоким страданиям и мучительной смерти тебя самого! — и кроме тебя самого, только, может быть, я один на этой земле понимаю, почему ты сейчас стоишь, невредимый, и лишь образ твой там, в темноте наверху — чтобы вечно напоминать об этом им, да и, похоже, тебе самому!
И вот, если так, почему ты не вмешаешься, не устроишь все как–то иначе, не исправишь, не накажешь их, наконец?!
— Да ты прав, Зверь из бездны, — тяжело начал его собеседник, снова приближаясь; Карр заметил, что тот впервые назвал его так, и внутренне напрягся, — я уже не раз наказывал их за это. Несть числа тем, что я истребил с этой земли.
— Но зачем, зачем тогда это все? почему ты просто не уничтожишь их без лишней жестокости, всех этих падающих звезд и скорпионов, своею рукою?
— Затем, что я люблю их.
Повисла пауза.
— За что?!
— Ни за что. Я их для этого создал.
Карр помолчал.
— Ты любишь их всех? — наконец спросил он тихо.
— Да.
— Даже тех, кого ты уничтожил за их безобразия? или собираешься это сделать?
— Да.
— Но…
— Позволь мне объяснить тебе, — Карр закрыл рот и оставил вопрос невысказанным. — Представь, что ты задумал построить здание. Есть у тебя его план, или нет — в данном случае неважно. Когда ты возвел фундамент, ты еще можешь, увидев ошибку, перенести его на более удобное место, хотя это уже не так легко, как просто указать в землю пальцем. Пока ты возводишь на заложенном тобою фундаменте главные, несущие стены, ты также можешь многое изменить, сделать их выше или ниже, но это еще немного труднее. По мере того, как ты начинаешь заниматься внутренними покоями, желобами для слива воды и нечистот, покрывать все здание черепицей — вносить всякие изменения становится все труднее и труднее, но самое главное — что делать это возможно, только отсекая и выбрасывая неудачные и испорченные детали, заменяя их новыми, годными, а иногда — оставляя так, безо всего. И по мере того, как ты все дальше и дальше совершенствуешь свое здание, всякого рода переделки неудачных или недоброкачественных деталей становятся все труднее, и с каждым шагом еще труднее, пока не делаются уже совершенно невозможными. Обычно тогда и говорят, что работа достигла совершенства.