Хорошо, что он вспомнил про эти глаза, ибо вслед за тем тотчас же вспомнил, что у существ, вышедших из лесу, глаза–то были обычные — звериные. И немедленно морок воспоминаний рассеялся, а Карр увидел летящую прямо в его черную мохнатую грудь жердину, такую же точно, как только что у него на глазах лишила жизни могучего лося. Конечность — «рука», как он впоследствии выучил — существа, швырнувшая жердину, еще как бы замерла в воздухе неподвижно. Время послушно остановилось, вернее, Карр просто сделал шаг и вышел из его потока. Небывалая для него ярость поднялась из самой глубины, выплеснулась в глаза, те самые, бывшие волчьи, черное адское пламя рванулось из них, и когда он вновь вернулся в странную эту, невиданную нигде более реку Времени, жердина, которой оставалось до его открытой и беззащитной груди не более вытянутой руки, внезапно осыпалась почти невидимым глазу прахом.
Карр, верно, был в тот миг невиданно грозен. Но существа вместо того, чтобы бежать от этого ужаса что есть силы, только повалились ничком, кто где был, и застыли, будто умерли. Карр знал, что это не так: вечная уловка, хитрость слабого перед сильным, — он подошел к бросившему в него жердину, сам в первый раз встал на задние лапы, поднял несчастного когтистыми передними и попросту разорвал пополам. Кровь бросилась было бить из разорванных жил, но тут же на лету застывала и оседала тем же, почти невидимым коричнево–серым прахом; вскоре и все тело почернело и, грянув оземь, рассыпалось, как догоревшая в буйном лесном пожаре толстая сосновая ветвь.
Странные существа и тут не разбежались, как можно было бы ожидать от животных — казалось, даже малейшая искра здравого смысла была им неведома. Вместо этого они вновь завопили своими шальными голосами и стали то подниматься, воздевая свои … руки? к небу, то снова бросаясь ниц. Карр равнодушно отвернулся и скрылся от них в скале.
Несколько дней после этого он почти не выходил оттуда, с удивлением размышляя о том, что странные эти существа немного позабавили его. За многие годы он привык к окружавшим его животным, птицам, растениям, камням и ручьям с населявшими их мелкими и слабыми духами; они уже не могли его удивить чем–то новым, и мало интересовали его. Но эти — люди? как прочел он в простых и медленных мыслях окружавшего леса — он чувствовал к ним интерес, сначала просто как к чему–то новому, диковинке, но затем стал догадываться, что они и дальше будут занимать его своею непонятностью, непредсказуемостью, абсурдностью своего поведения, своею непохожестью на окружавший его доселе мир, будто занесены сюда… будто занесены сюда, так же как и он, чьею–то могучей волею! чьим–то повелением, с какой–то, как и у него, быть может, великой миссией, в которой он не чувствовал ни капли гармонии или красоты, но которая, тем не менее, уже не была чужда ему — но была забавна и занимательна!..
Он понял, что хочет увидеть людей вновь.