И сразу же по правому борту «Трувора» поднялись в небо два огромных столба воды.
В дверях рубки появился радист Солдатов. И сразу же все понял.
— Николай Павлович! — крикнул он. — Прощайте! Я уж до конца в радиорубке!
— Алеша! Шпарь все время передачу о нападении. Это «Корнуэлл». Давай!..
Шестаков резко повернул штурвал направо, отворачивая буксир в сторону берега. Соколков, бросив сигнальный свод, спрыгнул с мостика на кормовую надстройку.
Встал к пулемету Гочкиса на турели и, передернув затвор, изготовился к стрельбе.
Ударил новый залп с борта крейсера, и два высоких всплеска встали перед носом «Трувора».
Шестаков крикнул в переговорную трубку в кочегарку:
— Федор, Василий, все! Вахта кончена! Поднимайтесь!..
Соколков прильнул к прицелу и хлестнул в сторону крейсера длинной очередью.
Новый залп, всплеск по левому борту — и страшный треск: трехдюймовый снаряд попал в борт «Трувора». Из дыры в палубе вырвались языки пламени и дым.
Лена подошла к Шестакову, обняла его за плечи. Потом поцеловала его в лоб.
— Не бойся, Леночка, — бормотал Шестаков. — Не бойся... Мы успеем выброситься... это не страшно...
Опять ударил залп. Попадали реи мачты, загорелась шлюпка.
Рухнувший обломок мачты ударил Соколкова по голове, и он упал на палубу.
А пират не унимался — борт крейсера осветился очередной вспышкой, и снаряды легли рядом с кормой, подняв огромную волну.
Накатившись на палубу, она вмиг смыла тело Соколкова в море.
Из трюма выскочил Федор Гарковец и бросился к умолкшему пулемету. Но не успел занять места — шальной осколок повалил его у турели.
Лена быстро поцеловала Шестакова и выбежала из рубки, крикнув:
— Коленька, я не боюсь!.. Мы еще снова родимся... Коля— а! Мы всегда будем вместе— е!..
Она бежала к пулемету. Но тоже не успела: рядом с ней в надстройку попал снаряд...
Шестаков видел, как Лена медленно оседает на палубу. Она держалась руками за грудь, и между узкими ласковыми ладонями расползалось большое красное пятно. Упала. Широко открытые глаза неподвижно отразили равнодушное серое небо.
И наступила тишина, которую только подчеркивало жадное шипение горящего дерева. И тихий плеск воды у борта.
Круто накренившись на нос, «Трувор» медленно уходил под воду.
...Из— под обломков разбитой рубки выполз окровавленный Шестаков. Он оглядел разгромленный горящий кораблик.
Он медленно переводил взгляд — от носа до кормы — и видел распростертого около рации Солдатова...
...скрюченное у борта тело Федора Гарковца, которого уже лизал огонь...
...наполовину свесился с борта убитый Василий Зирковенко...
...на площадке у пулемета лежала на спине Лена...
Шестаков поднял взгляд на застопоривший машины крейсер — от него к «Трувору» ходко шел моторный баркас...
По крутому трапу он пополз на палубу. Сорвался, упал, потерял сознание...
Пришел в себя и снова пополз на корму.
Дополз до тела Лены, приподнялся на локте, всмотрелся в ее лицо, и по его закопченным окровавленным щекам, по сгоревшим усам, через искромсанный рваным шрамом подбородок потекли слезы...
Потом он обессилено упал на доски и долго смотрел в огромное бездонное небо, блекло— серое, бесконечное, безразличное.
Наконец, словно вспомнив что— то, он приподнялся снова и увидел, баркас с англичанами уже подошел к самому борту «Трувора».
Собрав все силы, Шестаков дополз до турели. Поднялся, встал на ноги.
И в упор открыл огонь из пулемета по баркасу.
Попадали убитые, закричали раненые, уцелевшие в ужасе стали прыгать в воду.
На крейсере это увидели. И тогда раздался мощный залп — прямое попадание!
Оглушительный взрыв.
И обломки «Трувора» стремительно исчезли в сизой вспененной воде океана...
На рейд Архангельска суда каравана вернулись в середине августа.
Головной ледокол «Седов» швартовался у центральной причальной стенки, остальные корабли бросили свои якоря по обе стороны от него.
Мужественных моряков встречал весь город. Гром и сиплое дыхание духовых оркестров разносились по всему Архангельску. Ветер развевал сотни флагов и кумачовых лент.
Среди людей царили праздник и ликование...
А Чаплицкий в это время сидел в задней комнате трактира Муратовых и пил. Перед ним стояла зеленая четвертная бутыль, он наливал мутный первач в стакан, с отвращением проглатывал зелье, мучительно морщился, занюхивал коркой, что— то бормотал себе под нос и снова наливал.
Пил он уже не первый день. Лицо его одрябло и распухло, во взгляде застыла печать безразличия и отупения.
Распахнулась дверь и вбежал Тихон Муратов:
— Петр Сигизмундович, караван пришел!
— Д— да?... И что?...
— Опомнитесь! Они хлеб привезли!..
— А— а, пускай! — махнул рукой Чаплицкий. — Сказано Тиша, у пророка Исайи — «Уповайте на господа вовеки, ибо господь есть твердыня вечная».
Муратов сказал спокойно— деловито:
— Конец нам всем настал!
Чаплицкий безразлично ответил:
— Значит, так и надо... Иди, Тиша, что— то притомился я сверх меры.
Потемнев лицом, Муратов вышел, а Чаплицкий приблизился к окну, стал хмуро рассматривать улицу. Он глядел на бегущих в порт людей, прислушивался к звукам музыки, доносившимся из города.
Тяжело вздохнув, он достал из шкафа вещевой мешок и вывалил из него на пол все содержимое.
Звякнули ордена. Опустившись на колени, он стал собирать их, бормотал:
— А где же мой «Лежьон д'оннэр», куда он запропастился? Ага, вот он, мой «Почетный легион»! А вот — «За храбрость», вот «Георгий»...
Чаплицкий подошел к зеркалу и нацепил ордена на свой английский френч.
Волоча за собой по полу шинель за воротник, с папахой под мышкой, он вышел в общий зал трактира.
Обмерев, смотрел на него во все глаза Федор Муратов.
А от стойки к Чаплицкому бочком подобрался Тихон, спросил негромко, сквозь зубы, еле сдерживая злые слезы:
— Че ж вы делаете, Петр Сигизмундыч? Совсем взбесились? Вы нас всех погубите!..
И посетители онемели от такого зрелища — увешанный орденами белогвардеец в центре красного Архангельска!
Впечатление это было так сильно, что никто и не пытался задержать Чаплицкого.
Широким жестом он оттолкнул Тихона:
— С доро— оги! За мной прислали крейсер его величества английского короля! Прочь! С доро— оги!..
Никем не задержанный, он вышел на улицу, только шинель зацепилась за дверь — и он ее сразу бросил, забыл о ней.
И пошел по середине улицы строевым шагом, на негнущихся ногах, папаха на согнутом локте левой руки — как на церемониальном марше. С разорванным распахнутым воротом, без ремня, при всех орденах.
Густо сыпал снег, дул сильный порывистый ветер.
Эту фигуру, нелепую и страшную, заметили вездесущие мальчишки.
С улюлюканьем, криками и свистом помчались они следом за Чаплицким. За ними увязались беспризорные собаки.
Глядя вперед неподвижными незрячими глазами, Чаплицкий, сопровождаемый свистом и собачьим лаем, шел в порт, навстречу своему концу...
А в порту раздавался победный рев пароходных гудков, грохот кранов, музыка, счастливые крики людей, спасенных от голодной смерти.
Началась разгрузка каравана.
Болдырев примчался на Центральную Северную радиостанцию. Не присаживаясь, он продиктовал радиограмму:
— В два адреса: Москва, ВЦИК, Калинину. Копия — Лондон, наркому внешней торговли Красину. Текст:
«СЕГОДНЯ В АРХАНГЕЛЬСК ВОЗВРАТИЛСЯ КАРАВАН СУДОВ С СИБИРСКИМ ХЛЕБОМ ТЧК ТРУДЯЩИЕСЯ СЕВЕРА СПАСЕНЫ ОТ ГОЛОДА».
...Суровы, сумрачны берега пролива Карские Ворота. На отвесной гранитной скале стоит маленькая каменная пирамида, на которой высечены слова:
Здесь погибли борцы за счастье народа:
НИКОЛАЙ ШЕСТАКОВ, ЕЛЕНА НЕУСТРОЕВА, ИВАН СОКОЛКОВ, АЛЕКСЕЙ СОЛДАТОВ, ВАСИЛИЙ ЗИРКОВЕНКО, ФЕДОР ГАРКОВЕЦ.
Океан и людская память — вечны.