Театры Амлота и пьесы, которые в них разыгрываются при режиме Зани, по-моему, стоят того, чтобы их описать хотя бы вкратце. Зрители в этих театрах сидят спиной к сцене. Перед ними на задней стене театра расположено огромное зеркало, помещенное так, что они видно каждому зрителю, так же как экран в наших кинотеатрах. Действие, которое разыгрывается на сцене, видно зрителям в зеркале, и при помощи весьма изобретательного освещения все видно великолепно. Манипулируя светом, можно полностью затемнить сцену, чтобы отметить, что в действии прошло некоторое время, или дать возможность сменить декорации. Разумеется, отражения актеров не в натуральную величину, так что результат дает ощущение нереальности, напоминающее театр кукол или старые дни немого кино.
Я спросил Зерку, почему зрители не сидят лицом к сцене и не смотрят прямо на актеров. Она объяснила, что это связано с тем, что профессия актера до недавнего времени была непопулярной, и считалось позором быть увиденным на сцене. Они обошли проблему таким изобретательным способом. Считалось очень плохим тоном поворачиваться и смотреть прямо на актеров, несмотря на то, что сейчас профессия считалась уважаемой.
Но больше всего позабавила меня пьеса. В Амлоте сотня театров, и во всех идет одна и та же пьеса. Это «Жизнь Мефиса». Зерка сказала мне, что пьеса состоит из сотни и одного эпизода, каждый эпизод занимает одно вечернее представление, и каждый гражданин непременно обязан посещать театр хотя бы один раз в десять дней. Им дают сертификаты, чтобы удостоверить, что они там были. Пьеса уже идет более года. Агенту Мефиса по рекламе следовало родиться в Голливуде.
На следующий день после моего визита к Зерке мне был дан расчет Гвардии Зани и велено явиться в Гап кум Ров.
И только-то! Долгие дни я старался обнаружить это место — безуспешно. Теперь я получил официальное назначение в тюрьму. В чем именно будут состоять мои обязанности, и останусь ли я там надолго, я не знал. Моим приказом было явиться к некоему Торко, губернатору тюрьмы — Тюрьмы Смертников.
Мой расчет состоял из одиннадцати человек, один из которых был кордоганом. Ему я и велел отвести расчет в тюрьму. Я не хотел дать им понять, что не имею представления, где находится тюрьма. Она располагалась на маленьком островке в заливе, не более чем в сотне ярдов от берега. Я видел его несколько раз, но не предполагал, что это и есть печально знаменитая Гап кум Ров. На набережной мы сели в маленький катер, принадлежащий тюрьме, и вскоре стояли под ее угрюмыми стенами. того факта, что мы гвардейцы Зани, оказалось достаточно, чтобы нас немедленно впустили. И вот я нахожусь в комнате Торко.
Торко оказался крупным мужчиной, с тяжелыми и грубыми чертами лица — одно из самых жестоких человеческих лиц, которые я когда-либо видел. В отличие от большинства амторианцев он был некрасив. Его манеры были грубыми и неотесанными, и я тотчас почувствовал, что я ему не нравлюсь. Ну что ж, наша антипатия была взаимной.
— Я никогда прежде тебя не видел, — проворчал он после того, как я доложился. — Почему они не прислали кого-нибудь, кого я знаю? Что ты знаешь об управлении тюрьмой?
— Ничего, — ответил я. — Я не просил этого назначения. Думаю, что если я с этим смирился, то и ты можешь.
Он пробурчал что-то непонятное, затем сказал:
— Пойдем со мной. Раз уж ты сюда попал, тебе придется освоиться с тюрьмой и с моей административной системой.
Вторая дверь в его кабинете, напротив той, через которую я вошел, открылась в комнату стражи, полную гвардейцев Зани. Одному из них Торко приказал выйти во двор и привести моих людей. Затем он подошел к другой двери, зарешеченной и запертой на прочные засовы. Когда она была открыта, за ней обнаружился длинный коридор, по каждой стороне которого через равные промежутки шли камеры за тяжелыми железными решетками, в которых теснились заключенные. Многие из них были покрыты ранами.
— Эти мисталы, — пояснил Торко, — виноваты в неуважении к Нашему Возлюбленному Мефису или к покрытым славой героям Гвардии Зани. Не проявляй к ним милосердия.
Затем он повел меня в конец коридора, через другую дверь и вверх по лестнице на второй этаж, где было два ряда одиночных камер: в каждой камере от одного до трех заключенных, хотя каждая была мала и для одного.
— Это предатели, — сказал Торко. — Они ждут суда. У нас здесь, как видишь, мало места, поэтому каждый раз, когда мы получаем новую партию, мы выводим нескольких во двор и расстреливаем. Разумеется, перед этим они получают шанс признаться. Если они признаются, тогда, естественно, судебный процесс ни к чему, и мы их расстреливаем. Если они не признаются, мы расстреливаем их за то, что они мешают свершению справедливости.
— Очень просто, — заметил я.
— Очень, — согласился он. — И в высшей степени справедливо. Это была моя идея.
— Наш Возлюбленный Мефис знает, как выбирать своих лейтенантов, не правда ли?
Он выглядел действительно польщенным этими словами, и по-настоящему улыбнулся. Я первый раз видел его улыбку и понадеялся, что он больше не станет этого делать — улыбка только сделала его лицо еще более отвратительным и жестоким.
— Что ж, — воскликнул он, — похоже, я в тебе ошибся. Ты говоришь как хороший и умный человек. Мы прекрасно поладим. Ты очень близок к Нашему Возлюбленному Мефису?
— К сожалению должен сказать, что нет, — сказал я ему. — Я всего лишь служу ему.
— Ну так ты должен знать кого-то из его окружения, — настаивал он.
Я уже собирался ему ответить, что не знаю никого из приближенных Мефиса, когда его взгляд упал на кольцо, висящее на цепочке у меня на шее. Оно было слишком маленьким для любого из моих пальцев, поэтому я носил его так.
— Я же говорил! — воскликнул он. — Тоганья Зерка! Да ты счастливчик, парень.
Я не ответил, мне совсем не хотелось обсуждать Зерку с этим животным. Но он настаивал.
— Она умно сделала, что перешла на сторону Зани, — сказал он. — Большинство таких, как она, было убито. А те, кто перешел к Зани, обычно под подозрением. Но не Тоганья Зерка. Говорят, что Мефис в высшей степени доверяет ей и часто советуется с ней по вопросам политики. Это была ее идея, чтобы Гвардия Зани непрестанно патрулировала город в поисках предателей и била тех, что не могут отчитаться, кто они такие. Постоянно представлять в театрах жизнь Нашего Возлюбленного Мефиса — эта тоже ее идея, и еще — чтобы гражданские кланялись, бились лбом о землю и восклицали всякий раз при появлении Нашего Возлюбленного Мефиса. Даже выражение «Наш Возлюбленный Мефис» придумано ей. О, это блестящая женщина! Мефис многим обязан ей.
Все это проливало свет на многое. Я всегда чувствовал, что Зерка аплодирует Мефису с фигой в кармане. Я даже сомневался в ее лояльности Мефису и делу Зани. Теперь я не знал, что думать, но определенно поздравлял себя, что не был с ней откровенен. Почему-то я чувствовал печаль и подавленность, как чувствуешь себя, когда развеиваются иллюзии, особенно если это происходит по отношению к другу, которым восхищался.
— Если ты замолвишь за меня словечко Тоганье, — продолжал Торко, — оно наверняка достигнет ушей Нашего Возлюбленного Мефиса. Что скажешь, друг мой?
— Подожди, пока я не узнаю тебя лучше, — сказал я. — тогда я буду знать, о чем докладывать Тоганье.
Это был практически шантаж, но я не чувствовал угрызений совести.
— У тебя не будет поводов доложить о чем-то, кроме самого лучшего, — заверил он меня. — Мы прекрасно поладим. Теперь я поведу тебя вниз в комнату суда, где происходят судебные процессы, и покажу тебе камеры, где Наш Возлюбленный Мефис содержит своих любимых пленников.