Красивая вещь, вот, наконец, слово для Корсакова и найдено. Отправив письмо, Императрица задумалась. А счастлива она с Пирром? Или это всего лишь пиррова победа. Можно, конечно, спать с совершенным творением природы, но не получать от этого никакого удовольствия, кроме эстетического. Эстетику оставим для духа, и без того сытого. Тело требует иного. Требует, но не получает. Не он ее любит, а она старается полюбить; не он ее целует, изнемогая от желания, он всего лишь подставляет холеную щеку для поцелуя. С тем же чувством можно целовать холодный мрамор. Даже он согревается от человеческого тепла, не то, что живая скульптура в ее постели. И вскоре алчный организм императрицы потребовал больше, чем созерцание совершенного тела, рядом с которым она чувствовала себя рано постаревшей и уродливой.
Разрыву способствовал и другой неприятный эпизод. Однажды посреди белого дня Екатерина вошла в свою спальню и застыла от неприглядной картины, открывшейся изумленному взору.
На ее широкой постели, покрытой шелковым покрывалом, лежали двое — красавец Пирр и фрейлина Прасковья Брюс. Хотя слово "лежали", пожалуй, не совсем точно передавало занятие, коему с огромным удовольствием предавались близкие ей люди. В первую минуту Екатерина не нашлась даже, что и сказать. Только отметила про себя, что с ее фрейлиной Корсаков не так холоден, как обычно с ней. Первой императрицу заметила Прасковья. Вскрикнула от испуга, подхватила платье, прикрывшись, и тут же повалилась в ноги, показав покрасневший от усердия зад. Екатерину затошнило.
— Матушка, прости!
Сколько раз она слышала это в своей жизни? И сколько раз прощала? Может быть, довольно?
— Пошла вон! — отпечатала холодно Екатерина. — Видеть тебя не хочу!
Брюс плача выбежала из спальни. Корсаков, напротив, не смутился: откинулся на спину, приняв соблазнительную позу. Совершенный отросток чуть покачивался, напоминая стойку змеи.
— А тебе особое приглашение нужно? — ее голос звенел от ярости.
— Катиш! Глупо так сердиться! Вы ведь не в первый раз делите мужчин, — Корсаков сделал непристойный жест.
— Я ни с кем не делю своих мужчин, — ее трясло от обиды и унижения. — Брюс — пробня. Шлюха на службе, если тебе угодно. Она пробует живое мясо, которое в дальнейшем мне может доставить удовольствие.
— Фи, как грубо! — казалось, он нисколько не расстроился. Во всяком случае даже не потерял самообладания, что взбесило Екатерину еще больше. А потом встал, неторопливо оделся и вышел. Навсегда.
— Кто ты? Где ты? С кем ты?
Когда императрица вышла из спальни, ее глаза были сухи, лишь покрасневшие веки выдавали смятение, царившее в ее душе. Брюс была отстранена от должности на неопределенное время, и место единственной пробни заняла Протасова, раздражавшая императрицу своей молодостью и всеядностью.
Вскоре Анна сообщила, что нашла идеальную кандидатуру для нового флигель-адъютанта Екатерины, чтобы ее величество могла немного развеяться. Екатерина согласилась, ей было все равно — кто.
Поначалу Васильчиков Екатерине даже понравился. И в первую очередь тем, что разительно отличался от Орлова — спокойным и выдержанным характером, а также нежеланием вмешиваться в государственные вопросы. Отличался и от Корсакова — теплом и участием. Иногда в нем даже просыпалась искренняя страсть, но очень редко. Екатерину подобная нечувствительность сильно обижала: неужели она для него нежеланна? Похоже, что нет. Васильчиков интересовался одной из фрейлин, подумывая на ней жениться. А свои свидания с императрицей воспринимал как необходимую, но нелюбимую службу. Он приходил, когда звали, оставался ровно столько, сколько было нужно, а потом, едва скрывая облегчение, удалялся в приготовленные для него комнаты. Иногда из вредности Екатерина специально его отсылала, выжидала какое-то время и вновь звонила в колокольчик. И снова приходил без единого следа раздражения на красивом лице, ложился рядом, согревая постель. И, поднапрягшись, честно и добросовестно выполнял свой долг подданного во второй, третий, а бывало, что и в шестой раз. Потом вновь уходил. А она украдкой плакала, зарывшись в подушку:
— С дураком пальцы обожгла, но тут же с другим дураком связалась. Мне от него душно, а у него грудь часто болит, отослать бы, да кем его заменишь? Скучен, душен и невкусен. Как холодный суп. Все скучны. Со всеми душно. Где ты? С кем ты, мой единственный ангел?
Когда становилось совсем невыносимо, она укрывалась в своем тайном святилище. О маленькой секретной комнате, скрытой за выдвигающейся стеной, знал немногие. Императрица тщательно укрывала ее убранство от посторонних глаз. Сюда приходила побыть одной и помечтать. На стенах висели портреты тех, кто оставил след в ее жизни. Салтыков, Панин, Понятовский, Орлов, Корсаков, даже Васильчиков и тот был. Каждому она дарила тепло своей души, иногда урывая кусочки счастья. Но оно так быстро заканчивалось. На память приходило признания Григория. В день переворота кто-то из его гвардейцев с восхищением воскликнул: "Вот женщина, из-за которой порядочный человек мог бы вынести без сожаления несколько ударов кнута". Но согласился бы кто-нибудь вынести такую пытку сейчас?
Орлов? С ним она окончательно рассталась. Прослышав о новом фаворите императрицы, тот, забыв обо всем, ринулся обратно в столицу, без всякого сожаления оставив фокшанский конгресс, где возглавлял русскую. О его поступке Екатерине постарались доложить как можно скорее. Она искренне боялась его возвращения: все было известно наперед. Приедет, возьмет силой, синяков наставит и, убедившись, что все по-прежнему, удалиться кутить в веселый дом. Узнав о возвращении Орлова, Екатерина вдруг приняла непростое для себя решение: их отношения давно исчерпали друг друга, лучше расстаться сейчас друзьями, чем потом врагами. Возможно, на это повлиял царь Эпирский, возможно, последней каплей стал "холодный суп", но она приказала остановить фаворита.
В сорока километрах от Петербурга курьер вручил Орлову письмо Екатерины с повелением выдержать карантин. ""С моей же стороны я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана. Я предлагаю вам избрать для временного пребывания ваш гатчинский дворец". Гнев Орлова был страшен. Он чуть не убил несчастного курьера и разнес кибитку в щепки. Затем вскочил на лошадь и уехал в Гатчину. Если поначалу он надеялся на перемену в своей участи, то вскоре понял: Екатерина, даже, несмотря на сильный страх перед его мощью и необузданностью, больше его видеть не желает. Все кончено. Императрице было легче откупиться. Чем встретиться с тем, кого она когда-то сильно любила. Или думала, что любила.
После длительных переговоров, напоминающих осаду, Орлову предложили сохранить все занимаемые должности и выдавать ему 100 тысяч рублей жалованья при условии, что он не станет выполнять должностных обязанностей, и не будет жить ни в Петербурге, ни в Москве. Он женился на своей племяннице, которую сам же и обесчестил, и уехал на год за границу.
И вот теперь она сидела в своей тайной комнатке в окружении бывших любовников и тосковала от женского одиночества. Неужели на ее любви можно поставить крест? А как раньше было хорошо: объятия с Понятовским, ласки Орлова, горячие поцелуи Шувалова и воспаленный шепот Потемкина на одной из лестниц: "Моя душа бесценная, ты знаешь, что я весь твой, и у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен, и интересы твои мне нужны". Помнится, Гри Гри тогда так осерчал, услышав дерзкое признание своего друга, что тут же устроил драку, во время которой поранил молодому красавцу глаз. А через несколько дней пришел и поделился новостью: Потемкин окривел. "Примочка, — радостно сообщил Орлов, — которую ему дал некий знахарь, притянула пресильный жар к голове, а более к обвязанному глазу, отчего болезнь усилилась до нестерпимости". Потемкин снял повязку и обнаружил нарост, который попытался снять булавкою, в результате чего лишился глаза вовсе. Так что теперь твой верный воздыхатель лишился красоты и мужественности. При дворе его уже прозвали Циклопом. Наверное, Катя, ты огорчишься, когда узнаешь, что он удалился из дворца. Всем известно, как ты не любишь убогих и ущербных".