— Похоже, давным-давно решетку что-то прикрывало. Навес или что-то в этом роде, — предположил Дудочник.
Чем бы оно ни было, его давно нет — то ли исчезло при взрыве, то ли в последующие столетия. Я наклонилась к люку. На вид он казался совсем узким — всего-то на ширину моих плеч. Дудочнику, чья спина была вдвое шире моей, он, должно быть, казался еще меньше.
— Черт возьми, Касс. По-твоему, какого телосложения был этот Хитон?
— Тут неподалеку есть и другие туннели. — Я их чувствовала — воздушные туннели, ведущие от поверхности к сердцу Ковчега, словно холм под нашими ногами истыкали зубочисткой будто торт, который проверяли на готовность.
— Больше этого?
Я покачала головой:
— Наоборот, меньше. — Судя по моим ощущениям, диаметр каждого не превышал дециметра. — И вспомни, что говорилось в документе: «основная вентиляционная шахта». Этот туннель самый большой.
Дудочник принялся ковырять край люка ножом, откапывая почву и мох. Когда он очистил всю окружность, я взялась за край, продела пальцы в дырки решетки и потянула. Люк не сдвинулся с места, но нехотя скрипнул.
Дудочник снова принялся очищать края. Вскоре снег оказался усыпан ярко-оранжевыми ошметками ржавчины. Дудочник что-то пробурчал о том, что нож затупится, но продолжил свое дело, и оба мы стискивали зубы при скрежете стали о ржавчину.
Дудочник отряхнул лезвие и кивнул мне. Я попробовала снова. Ничего. Но когда он взялся своей рукой между моими и тоже потянул, решетка заскрипела и подалась.
Мы оттащили ее в сторону и бросили на снег, но туннель все еще оставался закрытым чем-то на первый взгляд похожим на слой грязи. Дудочник потянулся вниз и ткнул грязь кончиком ножа. Лезвие на пару сантиметров погрузилось в пыль, и когда Дудочник повел его в сторону, под слоем грязи обнаружилась сетка из тонкой проволоки: фильтр, который пропускал воздух, но задерживал частички почвы, проскочившие через стальную решетку наверху. Когда я своим ножом обвела его по кругу, он легко подался и я его сняла — диск из пыли и проволоки, но пыль тут же унесло ветром, стоило вытащить его на поверхность. Он оказался не последним: пришлось убрать еще четыре слоя, располагавшихся в нескольких сантиметрах друг от друга, а последний находился более чем в метре от поверхности. Дудочник держал меня за талию, пока я разрезала последний фильтр, по пояс свесившись в шахту.
Дудочник помог мне выбраться, и я бросила рядом с люком последний фильтр. Он почти ничего не весил и даже не продавил рыхлый снег. Никогда в жизни не видела столь искусной работы — проволока была не толще паутины. Мембрана между Ковчегом и внешним миром.
Разворошенная нами пыль и грязь непотревоженной накапливалась здесь веками. Если бы мы просеяли налипшие частички с каждого фильтра, то смогли бы отследить прошедшие годы. Сверху свежий снег и привычная пыль: земля и семена травы. Под ней остатки былых времен, когда восстановление шло медленно и постепенно. Возможно, следы первых появившихся после взрыва растений. Почти в самом низу — черный пепел Долгой зимы, достаточно плотный, чтобы годами отравлять небо. И на дне пепел самого взрыва, частицы зданий и костей.
Мы вгляделись в туннель. Он представлял собой стальную трубу, не вертикальную, но уходящую вниз под довольно крутым углом. На поверхности сгустилась ночная мгла, но она казалась милосерднее непроглядной черноты шахты.
— Я рада, что мы идем по стопам Хитона, — прошептала я. — Он словно указывает нам дорогу.
— Он пытался выбраться оттуда, — заметил Дудочник. — Мы же делаем ровно противоположное.
Я пропустила его слова мимо ушей, взглядом измеряя ширину его плеч.
— Для тебя туннель слишком узок, — сказала я.
— Одну я тебя не отпущу.
Дудочник снял заплечный мешок, поставил на землю и встал на колени у входа в шахту. И хотя я не сказала этого вслух, при мысли о том, что в темноте я буду не одна, стало легче.
С вещмешками мы бы не пролезли в шахту, поэтому набили карманы спичками и вяленым мясом и наполнили лампу маслом. Я повесила на плечо флягу с водой, а остальные вещи мы спрятали под валуном по соседству.
Дудочник зажег лампу.
— Я пойду первым, — решил он.
— Не выйдет. Мне нужно чувствовать, куда идти.
Я взяла лампу, хотя вести меня предстояло не глазам, а ненадежному разуму, который уже рвался вперед, нащупывая пустоты, изъяны, преграды.