Женевьева умолкла и погладила Ястреба по животу. Заговорив снова, она не сводила глаз с собаки.
— Нет, я не хочу получить картину обратно; совсем напротив, я желаю, чтобы она была уничтожена прежде, чем попадет в руки человека, которому не должна достаться ни при каких обстоятельствах.
Майкл слушал и отчетливо понимал, что его просят пойти ради друга на преступление. Он посмотрел на конверт, который сжимал в руке, на голубой крест в украшающем его семейном гербе Женевьевы. Бесконечное мгновение тянулось, а ледяной воздух зимнего утра, казалось, проникал в самое сердце.
— За мной охотятся, Майкл. Преследуют, чтобы получить доступ к разгадке этого произведения.
— Как это «охотятся»? — Майкл мгновенно насторожился, в его голосе зазвучал гнев. Резко выпрямившись, он весь обратился в слух.
— У человека, жаждущего заполучить эту картину, нет сердца. Он лишен сострадания и не знает, что такое угрызения совести. Ради достижения цели он не остановится ни перед чем. Нет такой жизни, которую он пощадит, и нет злодеяния, которым погнушается. Он в отчаянном положении, и, подобно животному в капкане, готовому ради свободы отгрызть собственную лапу, он сделает что угодно. А ведь дорога, которая кажется ему спасением и на которую его должна вывести эта картина, на самом деле ведет к гибели.
— Откуда тебе это известно? — В голосе Майкла звучало одно лишь сочувствие, без тени скептицизма. — Не может быть такого, что ты торопишься с выводами? Охотиться за человеческим существом… Кто может быть настолько бездушным?
— Мне стыдно в этом признаваться, но человек, о котором я говорю, тот, кто меня преследует… — Женевьева посмотрела на Майкла, и в этом взгляде выразилась бесконечная печаль ее сердца. — Это мой собственный сын.
Майкл, не отводя взгляда от нее, пытался осознать услышанное. Ее глаза, в которых прежде всегда читалась внутренняя сила, теперь были как у заблудившегося испуганного ребенка.
Наконец, щелкнув медной застежкой темно-коричневой кожаной сумочки, Женевьева достала ключи от машины. Встала, пригладила волосы. К ней возвращались ее обычные выдержка и достоинство.
Майкл молча поднялся, встал рядом.
— Я не знаю, что сказать.
Приблизившись почти к самому его лицу, Женевьева нежно поцеловала его в щеку.
— Сейчас и не надо ничего говорить. Мне самой стыдно, что я тебя об этом прошу. — Она постучала по конверту из манил ьской бумаги, который он продолжал сжимать в руке. — Если ты откажешься, я пойму; более того, я даже надеюсь, что ты откажешься. Глупо было с моей стороны приезжать.
— Женевьева… — начал он, но не нашел, что еще сказать.
Она отступила.
— Я позвоню через неделю. — Она повернулась и пошла прочь.
Майкл смотрел, как она проходит по заснеженной дорожке, садится в машину и отъезжает.
На протяжении последующих дней Майкл обдумывал просьбу Женевьевы: может быть, это чрезмерная, параноидальная реакция на предательство сына? Отчаяние в ее глазах… это так не похоже на нее, а мольба Женевьевы проникала прямо в душу. При всех одолевавших Майкла сомнениях, он ни разу не усомнился в том, что Женевьева не играет с ним ни в какие игры и, какова бы ни была истинная ценность картины, всем своим существом верит, что именно в ней заключены гибель или спасение.
Просьба подруги тяжелым камнем лежала на сердце Майкла; она хочет, чтобы он вновь вступил в мир, который оставил далеко позади, от которого отрекся со времени кончины Мэри. Он находил удовольствие в такой жизни, в память о жене, чьи нравственные убеждения были тверже стали. Кроме того, его навыки наверняка заржавели, а ум, как он опасался, с возрастом начал утрачивать свою остроту. Она просит его не только похитить картину, но и сделать так, чтобы полотно никогда не попало в руки ее сыну.
Три дня спустя Майкл решился позвонить, поговорить с ней, поддержать ее морально, как она в свое время поддержала его. Свой вежливый отказ он выскажет в самом конце беседы. Она хочет, чтобы он выкрал картину из галереи, действующей на черном рынке, да и то лишь по слухам. И даже если вообразить, что он каким-то немыслимым образом разыщет эту галерею, все равно проникнуть в нее будет практически невозможно.
Когда выяснилось, что телефон Женевьевы отключен, сердце у Майкла забилось в тревожном предчувствии. Повесив трубку, он сразу же набрал номер Симона. Слов не понадобилось; уже по тону, каким ответил друг, он понял, что произошло.