Рейнольдс не знал, что на это ответить. С видимым удовольствием Макреди лишил его власти, единственного, что у него было на этом судне. Он низвел его до положения полного ничтожества, заставил ощущать себя последним глупцом, чуть ли не никчемным щеголем, которого не следует принимать в расчет. Именно так относился к нему отец. Рейнольдсу вдруг невольно вспомнилось насмешливое выражение, всякий раз появлявшееся на лице родителя, когда сын показывал ему свои книги о путешествиях и говорил, что и он тоже, подобно этим знаменитым исследователям и искателям приключений, когда-нибудь совершит великие открытия. Отец словно возглавил парад, устроенный, чтобы унизить его, потому что затем Рейнольдс увидел перед собой лица всех тех, кто насмехался над ним в университете — над его заштопанным бельем и подержанными учебниками, и перед ним промелькнули саркастические улыбки публики, собравшейся в зале, где Симмс и он читали лекции о полой Земле. Замыкало эту обидную галерею лицо Джозефины, скорчившей пренебрежительную гримасу, когда он, прощаясь, сказал ей, что уезжает на Южный полюс в поисках славы и богатства. Весь мир смеялся над ним, и весь мир еще подавится своим смехом, потому что партия не кончена. Как раз наоборот: партия только начинается.
— Обещаю вам, что по возвращении в Нью-Йорк объявлю вас лично ответственным за неуспех экспедиции. Обвиню вас в том, что, будучи никуда не годным мореплавателем, вы допустили, чтобы судно затерло во льдах; в том, что отказались исследовать местность в целях обнаружения прохода к центру полой Земли, и, наконец, капитан, вы ответите за каждую смерть, случившуюся начиная с данного момента, включая смерть первого гостя из Вселенной, ступившего на нашу планету.
Рейнольдс очень жалел, что был вынужден прибегнуть к угрозам, но ничто другое на этого ослепленного яростью и высокомерного безумца не действовало. Правда, и угрозы, похоже, не возымели ни малейшего действия на Макреди, который в ответ только пренебрежительно фыркнул.
— Рейнольдс, таких тупиц, как вы, я еще не встречал, — сказал он после небольшой паузы. — И не намерен продолжать с вами разговор. Полагаю, наша беседа и так слишком затянулась и мы оба сумели четко обозначить свои позиции, руководствуясь принципами взаимного уважения. Не стану отрицать, что ваши бредни немало повеселили некоторых джентльменов и меня. Но сейчас мне не до шуток. В сложившихся обстоятельствах на борту моего судна меньше всего требуется шут гороховый.
Рейнольдс застыл на месте, открыв рот. «Некоторых джентльменов»?
— Что-нибудь еще, Рейнольдс? — спросил Макреди, поднявшись и повернувшись к гостю спиной. — Если это все, тогда позвольте мне вернуться к своим обязанностям.
Рейнольдс созерцал широкую спину капитана, не зная, что ему делать и что сказать. Он раздраженно хмыкнул, поставил стакан на стол и встал.
— Как вам будет угодно, капитан. Но тогда забудьте про то, что когда-нибудь один из сортов тюльпанов будет носить имя вашей матушки.
И вышел из каюты, хлопнув дверью.
VI
По пути в свою каюту Рейнольдсу пришли в голову десятки более остроумных и язвительных реплик, чем та, которую он пробормотал в спину капитану, но было уже поздно. Макреди выиграл этот раунд. Рейнольдс горестно вздохнул, отпирая дверь. В глубине души более всего он сожалел о том, что мелодраматический уход помешал ему допить стакан отличного бренди, которым его угостил капитан. Никогда еще с такой силой ему не хотелось ощутить, как алкоголь раскаленной лавой опускается по горлу, распространяется по венам и согревает желудок, одновременно успокаивая разгневанную душу. Иначе говоря, ему безумно хотелось напиться, причем как следует, до потери сознания. И ситуация, в которую он попал, давала ему превосходное оправдание для того, чтобы разом выпить одну из бутылок, уцелевших после его с Алланом бесед.
Он взял первую попавшуюся бутылку и уселся в кожаное кресло, которое захватил с собой из дома — не потому, что рассматривал его как талисман или что-то в этом духе, а потому, что подозревал: этот предмет, принадлежащий к миру, в который он не скоро вернется, не позволит забыть о его истинной жизни, а ведь ее будет все труднее разглядеть сквозь нескончаемую череду дней, проведенных в море. И он не ошибся: кресло напоминало ему о доме. Да, оно нашептывало, что где-то существует более разумный, более упорядоченный и удобный мир, в котором вокруг тебя не бродят странные монстры и в котором порезаться во время бритья — это самое страшное, что может с тобой приключиться. Итак, кресло служило ему чем-то вроде факела в ночи, но не только: он был рад, что взял его с собой, потому что оно к тому же превратилось в самое удобное место на корабле, где можно было отдохнуть и расслабиться, не считая, конечно, личного сортира Макреди. Более того, в случае кораблекрушения он предпочел бы его любому плоту.