Зеленоволосый тем временем так и брёл спотыкаясь будто калека, матерясь и усердно сопя носом, с трудом отдирая от земли подкашивающиеся ноги.
Левиор приободряющее улыбнулся Кинку, подбросил посох и крутанул им выписав в воздухе свистящую восьмёрку.
-- Так нам уйти или остаться?
-- Идите с Гальмонорокимуном, брат. Идите, прошу, -- заверещал папаша, сообразив что нарвались они не на того кого надо.
-- А добро? -- глумливо вопросил Кинк. -- Оставить или забрать?
-- Сука! -- прохрипел зеленобородый валясь от изнеможения на землю так и не дойдя до Левиора каких-то пару шагов.
Остальные стоически молчали.
-- И помощь моя не требуется? -- спросил Левиор.
-- Спасибо, брат, -- устало выдохнул отец семейства, -- сами как-нибудь управимся.
Зеленобородый уже рычал в бессильной злобе и рвал пожухлую траву руками.
-- И вам спасибо, -- Левиор отложил посох и начал собирать вещи, -- пусть Великая Рыба будет к вам благосклонна.
...Они ушли. Левиор так и не отпустил братьев-нуйарцев и их папашу, решив что такое хамло надо приручать к хорошим манерам и недолговременное (дней так с пято?к) заточение под открытым небом пойдёт им только на пользу.
***
То, что эти люди сотворили с их бывшим убежищем, постоялым двором назвать было трудно. К старой крытой дранкой лачуге аккуратно вписанной в склон горы, была пристроена ещё одна -- свежий камень и солома на крыше резко контрастировали с рыжиной и серостью старых. Добавились навес со столбами, сарайчик и открытая конюшня. И вывеска -- на деревянной доске три жирные сходящиеся внизу линии и надпись, настолько кривая, что суть мог понять даже тот, кто и читать никогда не умел: "Куриная лапа", и ниже мельче, но от того не ровнее: "еда и постой".
"Чем сделали, тем и обозвали", -- мысленно фыркнул Гейб, и густо схаркнул под ноги на белый отмытый дождями лошадиный череп.
Из оцепенения его вывел окрик, он же обнадёжил что всё не так уж и плохо.
-- Не верю своим глазам! Гейб, Ваграут, и ты к нам! А чего один? Опять пожадничал?
-- Что? -- он завертел головой.
От серых палаток, рядком вставшим вдоль речки к нему топали двое: Паре Черныш и Гильни...
"Корс кажется, -- попытался припомнить полное имя второго Гейб, -- ага, Гильни Корс, точно так. Свои это уже хорошо".
Первого он видел последний раз года три назад, здесь же, со вторым был знаком совсем слабенько, но теперь был рад и ему.
-- Ты погляди на него, Паре, -- растянул губы в улыбке Гильни, -- он же совсем ничегошеньки не знает! Он случайно здесь.
Гейб обнялся с Паре, пожал руку Гильни Корсу.
-- Что происходит? -- спросил. -- Я тут осенью неделю жил, ни одной живой души не было.
-- Вот-вот. Тишина была -- сдохнешь и землицей ни кто не присыплет, а теперь... Идём, горло прополощем, там всё тебе и расскажем.
-- Внутри кто?
-- Свои все, или почти свои. Не переживай, сулойам здесь пока ещё не объявлялись.
-- А должны?
-- Куда без них в таком-то деле. Со дня на день ждём.
-- Ты серьёзно?
-- Идём уже, сейчас всё расскажем, не переживай.
Небольшая комнатка порадовала свежестью и неожиданной чистотой: несколько столов, скамейки и стойка из оструганных досок, большой свежесложенный каменный очаг. Не считая их троих и трактирщика за стойкой, пять человек народу. Вот Жон Сова -- ему Гейб прошлым летом проиграл в иссальские листы двух своих лучших тяргов. Вот братья Вирис: Линго и Джори, и Сен Одноусый, с ними три года назад пять недель в пустошах провели, Сен тогда чуть ноги не лишился. А это сам Эррэ Бон по прозвищу Белый паук, куда же без него, отвечает на кивок Гейба двойным нуарским касанием -- сперва лба а за ним подбородка.
-- Одиннадцать недель тому назад, -- упреждая вопросы, издалека начал Паре. -- Объявился в Казараме один вильник, не наш из ниогерских нуйарцев. Кутил неделю да так бурно будто последний день на этом свете живёт, а потом ещё неделю "звенел", что цеп на твоей деревяшке знаменитой. Платил за всё золотыми империками справно и вовремя, в том думаю не его заслуга а хозяин тамошнего кабака была. Но как грится сколько верёвочки не виться а конец всегда отыщется, на каком-то этапе кутежа и распутства денежки у вильника подзакончились. И выложил он тогда перед хозяином трактира самородок золотой с яйцо куриное. Вот такой, -- Паре продемонстрировал размер самородка, -- весом на четверть сотни имперских.
-- А потом ещё один достал, поболе, с кулак -- на полтораста монет. -- Гильни начал разливать ниогерское по кружкам. -- И песок ещё, в мешочке.
-- Ага, -- скривил рожу Паре, -- выбирай дескать, чего для оплаты хватит. Ну не дурак ли?
-- Хозяин, хитрый сучок, золота взял ровно столько, сколько вильник ему должен был, а затем мордовороты им подосланные, всё из горемыки дубинами в соседней подворотне выколотили. Этот дурень, оказывается, золотишко на реке Красной нашел. И мыл три недели один в своё удовольствие...
Гейб опрокинул кружку, справно двигая кадыком выхлестал содержимое в несколько мощных глотков, будто и не вино это было а эль или вайру.
-- Дальше, я так понимаю, всё как по маслу у них пошло, -- сказал он, рукавом губы утирая, -- ухари те вильника облегчили да к праотцам догуливать отправили а сами за золотым камнем засобирались?
-- Хозяин "Белой лебеди", Копар Тихоня его зовут, три подводы снарядил с провиантом и инструментом разным. Это вот, -- Паре обвёл зал взглядом, -- его теперь заведение. Сам в Казараме остался, сын его здесь верховодит.
-- И что, правда в Красной реке золото есть?
-- А то! -- налёг грудью на стол Паре. -- Все молчат, как воды в рот набрали: нет мол ничего, обманул нас Тихоня. А сами моют и моют, моют и моют. Не знаю как остальные, а мы с Гильни, -- он осёкся и виновато поглядел на компаньона. Тот кивнул: говори, чего уж там. -- Мы с Гильни, -- понизил голос Паре, -- уже на сотню с гаком песку намыли. За три дня. Представляешь сколько за полгодика поднять можно.
-- Кто вам позволит, -- ухмыльнулся Гейб, покусывая ноготь большого пальца.
-- Вот! О чём и разговор, потому и спешит народ. Через недельку другую сулойам нагрянут, перепишут всех, посчитают и налогом для начала обложат. А недельки через три, как станет ясно, что золотого камня тут действительно много, людей работных нагонят, охрану да кандальников. Сдвинут нас именем Ихольару на болота, да зачнут для короля и огетэрина, а сдаётся мне -- больше для самих себя, золотишко добывать.
-- Все это понимают, -- сказал Гильни, -- потому и пашут на износ, себя не жалея. Это тот случай, когда день год кормит. Две недели у нас не больше, -- подытожил он, похлопывая по столу широкой ладонью.
-- Золотишка намыть конечно неплохо, но я и на вильнах хорошо зарабатываю, что б ещё в холодной воде кверху жопой с лотком скакать.
-- Сравнил тоже. Одно дело здесь в тишине и спокойствии, другое по болотам шастать, где того и гляди йохор или гремуча ильня в штаны заползёт, или корк ногу по самое "не балуй" откусит.
-- Мне это болото уже словно дом родной, а корки и йохоры вместо родни. Чего я там ещё не видел, что бы бояться.
-- Это да. Но здесь тепло и сухо, а вечером подогретое ниогерское с сидру и кости у камина. Хорошо. Ещё бы баб сюда выписать...
-- Многовато здесь народа для одной маленькой тайны, не находите? Делец этот из Казарама, не знает что ли, что такие дела тишину любят?
-- Он знает, -- заверил Паре, -- видать это у подельников его вода в жопе не удержится.
-- Или гуляка тот, спаси Тэннар его душу, где-то ещё золотым камнем прихвастнуть успел, -- предположил Гейб. -- Я пока сюда шел четыре телеги с людьми насчитал, здесь я их не вижу.