Из-за отсутствия новостей из первых рук в конце 1936 года, воспользовавшись выгодным топографическим положением академии, стоявшей на горе Аурео, посольство решило установить телеграфную вышку на одной из террас: там двадцать четыре часа в сутки работали три инженера.
В начале следующего года в академию приехали три каталонских семьи, вынужденных бежать из Барселоны, — представители буржуазии, боявшиеся репрессий со стороны республиканских властей и орд анархистов. В результате в феврале 1937 года в Испанской академии в Риме жили пятнадцать человек: стажеры, прислуга, военные и «изгнанники» (этот термин применительно к каталонским беженцам использовал сам Оларра в своих отчетах испанскому посольству). Как и следовало ожидать, нехватка материальных средств становилась все более острой, и в конце зимы мы жили в холоде и голоде.
После того как секретарь Оларра нарушил инструкции, продав картину с аукциона, мы, сотрудники, опираясь на поддержку «изгнанников», решили пожертвовать несколькими ценностями, чтобы получить наличные деньги. Самому секретарю ввиду крайнего положения, в каком мы все оказались, пришлось закрыть глаза на происходящее. Сначала мы хотели продать всю мебель, но потом подумали о том, что деревом можно топить помещение, когда усилятся холода, и переключили свое внимание на книги. Если в академии и было что-то ценное — то это библиотека, где хранились раритеты времен ее основания — 1881 года — и даже более ранние, доставшиеся учреждению в наследство от монахов, живших в том же здании в XVI веке. Поскольку Магдалена Леру, жена Переса Комендадора, знала одну antica libreria[2] на виа делль Анима, мы решили взять кое-что из этого собрания и попытать счастья.
Выбрать книги поручили Монтсеррат, молодой «изгнаннице», которая, чтобы как-то скоротать время, занялась наведением порядка в библиотеке, хотя никто ее об этом не просил. Всегда в белой рубашке и широкой белой юбке, с платком того же цвета на голове, Монтсеррат скорее была похожа на медсестру, чем на библиотекаршу. А поведением она даже напоминала послушницу, поскольку говорила мало и осторожно, особенно если вокруг нее находились люди постарше. Спустя несколько недель Монтсе призналась мне, что ее внешность и манера вести себя — результат плана ее отца: он придумал все это, чтобы на нее не слишком обращали внимание. Но Монтсе выдавали красивые зеленые глаза, белая мраморная кожа, длинная, удивительно нежная шея, стройная фигура и размеренная, изящная походка. Такую красоту не в силах скрыть никакой маскарад, мужчины от нее теряют покой.
Перес Комендадор предложил тянуть жребий: кому пойти вместе с «изгнанницей» в книжную лавку, чтобы заключить сделку, на которую мы возлагали большие надежды.
— Выпало тебе, Хосе Мария, — произнес он.
Любая работа, нарушавшая наше рутинное существование — бесконечное, напряженное ожидание новостей из Испании по телеграфу, — была мне в радость, так что я не стал возражать. Кроме того, должен признать: Монтсе понравилась мне с первого дня — быть может, потому, что в ее красоте я видел для себя своего рода спасение, возможность отключиться от ужасов войны.
— Сколько просить? — Я вспомнил о своем полнейшем невежестве в коммерческих вопросах.
— Вдвое больше того, что тебе предложат. Так ты сможешь доторговаться до суммы, находящейся примерно посредине между той, какую ты просишь, и той, какую тебе предлагают, — посоветовал Перес Комендадор, которого семейная жизнь научила обращаться с деньгами.
Как влюбленный школьник, отправляющийся на прогулку в обществе своей возлюбленной, я вызвался тащить книги, а Монтсе указывала путь. Мы пошли по тенистому саду академии и оказались на виа Данте — через «запретную калитку», названную так потому, что полиция Муссолини распорядилась запереть ее. Кажется, чтобы помешать анархистам и женщинам легкого поведения, которые пользовались ею по ночам. А анархистами были не кто иные, как сами же стажеры академии, в большинстве своем художники и скульпторы, а «шлюхами» — их модели. Мы не стали ждать, пока приказ отменят, и продолжали пользоваться удобной калиткой, потому что другая выходила на лестницу Сан-Пьетро-ин-Монторио, по которой было очень тяжело подниматься и спускаться из-за ее крутизны.