Недавно, прочитав письмо, он сложил его и снова сунул в конверт, потом долго сидел в своем кресле. Его обидела та ироничная снисходительность, с какой Уэллс из будущего обращался к нему, но упрекнуть было некого, ведь автором письма являлся, в конце-то концов, он сам. К тому же Уэллс не мог не признать, что, окажись он на его месте, имей он за плечами схожий опыт, вряд ли обращался бы в ином тоне к молодому человеку из прошлого, едва начинавшему жить. Впрочем, все это не имело никакого значения. Главное — поскорее осознать невероятный факт, что письмо написал он сам, и только тогда можно будет максимально сконцентрироваться на следующем шаге. При этом ему хотелось руководствоваться чем-то вроде метафизической этики, по-видимому имевшей прямое касательство к делу. Какую из двух жизней он должен прожить в реальности? Как угадать? Кроме того, если верить теории параллельных миров, меняя прошлое, нельзя изменить настоящее, можно лишь создать альтернативную действительность, новую линию, которая протянется параллельно главной, остающейся незатронутой. Тогда выходит, что прекрасная посланница, явившаяся из другого времени, чтобы вручить ему письмо, прибыла в параллельный мир, тогда как в реальном он вернулся домой, никого не встретив у калитки. А это значит, что в том мире, где он не получил письма, он непременно явится на встречу с Маркусом. Его другая жизнь, которую прожил насмешливый Уэллс из будущего, таким образом, отнюдь не исчезнет, поэтому неправильно рассматривать акт противления судьбе как что-то вроде изъятия лоскута из ткани времени.
Надо плюнуть на все рассуждения морального порядка и выбрать наконец то, что кажется ему более привлекательным, ту жизнь, какую ему действительно хотелось бы прожить. Остаться здесь, с Джейн, писать романы, мечтая о завтрашнем дне, или предпочесть судьбу далекого Уэллса? Что он желает: продолжать быть Берти или превратиться в звено, соединяющее homo sapiens с homo temporis? Нельзя не признать, что очень соблазнительно слепо ввериться судьбе, описанной в письме, и стать свидетелем столь волнующих событий, как, например, бомбардировка Нориджа, особенно если ты уверен в собственной неуязвимости. Беспечно шагать под падающими с неба бомбами и наблюдать за катастрофическими последствиями людского безрассудства, угадывая красоту, таящуюся в самой глубине душераздирающих картин. А какие чудеса он может увидеть, путешествуя по будущему? Такие изобретения не способен вообразить даже Жюль Верн. Но ради этого пришлось бы принести в жертву Джейн, а также литературу, потому что взяться за перо ему уже никогда не доведется. Готов ли он на это? После долгих размышлений Уэллс наконец принял решение. Потом поднялся в спальню, ласково разбудил Джейн, и среди влажной и непроглядной ночи, делавшей комнату похожей на кротовую нору, он любил ее так, словно это было в последний раз.
— Это было словно в первый раз, Берти, — сказала она радостно, прежде чем снова заснуть.
И, прислушиваясь к еле слышному дыханию спящей рядом жены, Уэллс понял: как случалось уже много-много раз, Джейн лучше, чем он сам, знала, чего он хочет, поэтому напрасно он потратил столько времени на мучительные размышления, тем более что принятое решение оказалось ошибочным. Да, сказал он себе, порой лучший способ разобраться в своих истинных желаниях — это выбрать вариант, противоположный тому, который кажется наиболее разумным.
Но Уэллс разом стряхнул навязчивые мысли, как только кэб остановился у дома номер пятьдесят по Беркли-сквер — самого зловещего дома в Лондоне. Ну вот, миг настал. Уэллс глубоко вдохнул, вышел из экипажа и неспешно направился к дверям, втягивая носом ночные ароматы и держа под мышкой рукопись «Машины времени». Войдя, он убедился, что Стокер и Джеймс уже были там и вели оживленную беседу с человеком, который собирался их убить. Они стояли в центре светового круга, образованного горевшими в канделябрах свечами. С тех самых пор всякий раз, слыша, как тот или иной критик принимается хвалить сверхъестественную наблюдательность Джеймса, Уэллс невольно смеялся.