Однажды ночью путешественник узнал ответ на свой вопрос. Стража предупредила, что к деревне приближаются кровожадные масаи. Из окна хижины врачевательницы Трамеквэн наблюдал, как его отнюдь не воинственные спасители собираются посреди деревни, ровно напротив проема в частоколе, на месте которого в любой другой деревне были бы ворота. Красивые и стройные, будто отобранные для жертвоприношения, тростниковые люди взялись за руки и затянули протяжную песню. Справившись с оторопью, Трамеквэн схватил ружье и занял позицию у окна, полный решимости защитить новых друзей. Немногочисленные факелы горели тускло, однако опытному охотнику, чтобы прицелиться, было довольно и лунного света. Трамеквэн надеялся, что, если ему удастся подстрелить несколько масаев, остальные решат, что деревню охраняют белые, и отступят. Однако, к несказанному удивлению чужака, знахарка мягко, но решительно заставила его опустить оружие, без слов объяснив, что в его заступничестве нет необходимости. Трамеквэн хотел было протестовать, но покорился, наткнувшись на кроткий взгляд девушки. Путешественнику оставалось только с ужасом наблюдать, как дикие масаи ломятся через ограду, а его гостеприимные хозяева продолжают свое жуткое пение, не обращая внимания на копья неприятелей. Трамеквэн готовился стать свидетелем жестокого кровопролития. Но вместо этого произошло то, о чем он позже говорил с большой неохотой, словно слова застревали у него в горле. Небо раскрылось — Трамеквэн не знал, как описать увиденное более точно. «Это все равно что оторвать кусок обоев, — сказал он, — и увидеть под ними голую стену». Только его взору открылась вовсе не стена, а другой мир. Впрочем, охотник не успел разглядеть ничего, кроме призрачного свечения посреди ночной тьмы. Застыв на месте от изумления, он наблюдал, как масаи один за другим исчезают в бездне, что разверзлась между ними и тростниковыми людьми, словно растворяются в воздухе. Поняв, что ночь пожирает их товарищей, остальные в панике бросились прочь. Трамеквэн качал головой из стороны в сторону, пытаясь осмыслить только что увиденное. Теперь он понимал, как племени удалось выжить в окружении воинственных соседей.
Пошатываясь, охотник выбрался из хижины и приблизился к отверстию в ткани реальности, которое тростниковые люди проделали своим пением. Граница миров колыхалась, как занавеска на сквозняке. Отверстие было много выше охотника и такое широкое, что в него без труда могла въехать повозка. Его края подрагивали, волнами набегая на ночное небо. Охваченный любопытством, Трамеквэн заглянул в дыру, как в окно. Там лежал мир, непохожий на наш: что-то вроде равнины, покрытой розовыми камнями, над которой вздымал песчаные вихри неласковый ветер. Вдалеке, за пеленой розоватой пыли, проступали зловещие очертания гор. Ослепшие и растерянные масаи бродили по этой равнине, падали, натыкались на собственные копья, и число тех, кто еще оставался на ногах, становилось все меньше. Трамеквэн не мог отвести взора от нелепой пляски смерти; ветер из другого мира шевелил его волосы, пыль забивала ноздри.
Тростниковые люди, все это время стоявшие кругом на деревенской площади, вновь запели свою леденящую душу песню, и окно в иной мир стало медленно закрываться на глазах у изумленного путешественника, пока не исчезло совсем. Трамеквэн простодушно попытался просунуть в него руку, но нащупал только пустоту. Жители деревни как ни в чем не бывало расходились по своим хижинам. Но для Трамеквэна мир изменился раз и навсегда. Теперь перед ним лежали два пути. Первый состоял в том, чтобы признать: этот самый мир, который он привык считать единственным, на самом деле лишь один из многих и все эти миры, похоже, наложены друг на друга, словно страницы в книге, так что их можно пронзить в одном и том же месте ударом ножа. Второй путь был куда проще: сойти с ума.
В ту ночь путешественник не сомкнул глаз. А кто на его месте сумел бы заснуть? До рассвета он пролежал на своем тюфяке, тревожно всматриваясь в темноту, готовый чуть что вскочить на ноги. Одна мысль о том, что он попал в деревню колдунов, против которых бессильны и его ружье, и его Бог, наполняла душу Трамеквэна невыразимым ужасом. Окончательно оправившись от ран, он бежал из деревни тростниковых людей, а через несколько недель сумел добраться до занзибарского порта. Там исследователю пришлось несладко, но в конце концов ему удалось спрятаться на судне, идущем в Лондон. Спустя десять месяцев после начала экспедиции Оливер Трамеквэн вернулся домой, как в один голос утверждали все, кто его знал, совершенно другим человеком. Он поведал о своей чудовищной одиссее Себастьяну Мюррею, но тот не поверил ни единому слову. Мюррей понятия не имел, где все это время шатался его лучший первопроходец, но готов был биться об заклад, что в истории о колдунах и дырах в небе нет ни слова правды. Честно говоря, она очень походила на бред сумасшедшего. Словно в подтверждение этого, Трамеквэн так и не смог заново привыкнуть к прежней жизни с женой и двумя дочерьми. Вероятно, его супруга предпочла бы по-прежнему носить цветы на кладбище, чем жить с возвращенным ей Африкой незнакомцем, который то буйствовал, то погружался в себя, все больше отдаляясь от домочадцев. Его безумные эскапады, вроде пробежек по улицам голым или охоты за шляпами прохожих с настоящим ружьем, все чаще нарушали покой соседей, и в один прекрасный день беднягу поместили в отделение для душевнобольных лечебницы Гая и заперли в одиночной палате.