— Не беспокойтесь. Даму, с которой он придет, ваши девицы не знают.
И наконец вошел Урсул. Стройный, с черными бакенбардами, в ловко сидящем мундире капитана Охотского полка. И с ним — премиленькая брюнетка лет шестнадцати с такими умненькими черными глазками, что Александр Сергеевич вмиг развернул во всю красу свой павлиний хвост:
— И юная звезда взошла на небосклоне…
— Здравствуй, Александр, — невозмутимо говорит тем временем мне Урсул. — От всей души поздравляю.
Целует в обе щеки, преподносит корзинку с полудюжиной шампанского и знакомит с девой:
— Моя невеста. Представь же меня милым дамам и друзьям своим, Александр.
— Дамы и господа, мой друг капитан пехотного Охот-ского полка… — начинаю я, одновременно мучительно соображая, каким же именем мне его наградить.
— Ура, дамы и господа! — вдруг кричит обычно сдержанный Раевский, поднимая бокал. — Нашего полку прибыло, стало быть, за пополнение!
Премило пьем шампанское, премило Александр Сергеевич обвораживает и без того обворожительную брюнеточку, премило звучат и шутки, и стихи. И я, хозяин, вовремя что-то подходящее случаю бормочу, а сам двум вещам не перестаю удивляться. Хладнокровию Урсула и неожиданной живой непосредственности сдержанного Раевского.
— До первого луча светила! — кричит Александр Сергеевич. — Кто первым узрит сей знак, тому и желание загадывать, для всех обязательное! Раздерни шторы, Сашка!
— Вы упрощаете задачу, — улыбаясь, говорит Урсул. — Этак все первыми и окажутся. Не лучше ли в полутьме да при свечах солнечного луча дожидаться?
— Совершенно согласен с вами, капитан, — тотчас же подхватил Раевский. — Чем сложнее задача, тем драгоценнее награда.
«Им полумрак нужен, — соображаю я сквозь туман шампанского. — Да и нам не помешает…» И горячо поддерживаю:
— За полумрак, пособник юного веселья!..
Сидим в полумраке. Пьем, шутим, смеемся…
И вдруг постучали в дверь. И хотя все, кроме девиц, стука этого ждали, а все равно, стук как выстрел: и ждешь его, а он всегда — вдруг…
Да, так вдруг — стук, и дверь распахивается.
— Доброе утро, господа.
Чиновник, два жандарма, перепуганная Белла.
— Извольте представиться, господа. По очереди, разумеется, и неторопливо.
Пауза крохотной была, а в добрую версту мне тогда показалась. Да не на лошади версту, а — пешком. Секунда за секундой, как шаг за шагом. И неизвестно, сколько бы молчание это, угрюмо зависшее, продолжалось тогда, да тут совершенно уж неожиданно вскакивает Александр Сергеевич. Вдруг вскакивает и с радостным криком бросается к чиновнику:
— Иван Иванович, ты ли это?
Обнимает его, тормошит, смеется.
— И как ты о дне рождения Сашки Олексина узнал? Сашка, шампанского нежданным гостям!
— Что ты, Александр Сергеевич? — растерянно бормочет чиновник. — Мы — на службе…
— Осьмнадцать лет юноше нашему!..
Я упрашивать да руки пожимать бросился. Раевский тем временем шампанское разливает, девицы смеются, аплодируют…
Выпили они по бокалу за мое здоровье при всеобщих веселых уговорах. Выпили, непрошеные гости что-то объяснить пытались, но все весело шумели, даже девицы. Майор вновь бокалы наполнил, и то ли они еще одной порции шампанского испугались, то ли и впрямь ничего особенного в пирушке не усмотрели, а только поспешно откланялись и ушли. А мы изо всех сил веселую шумиху поддерживали, пока Белла, проводив их, не вернулась к нам.
— Ушли.
Урсул тотчас же встал:
— Вечный должник.
Поклонился и вышел. И дева, таинственная и черноглазая, вышла вместе с ним.
А мы почему-то долго молчали. Девицы, пощебетав, тоже примолкли, а потом Раевский сказал:
— Первым я сегодня солнечный луч увидел, а потому и желание загадываю. Нежно благодарим хозяина, Беллу и — расходимся по квартирам. Спать, сколько сможем.
— Знаете, друзья мои, а я — горд, — вдруг тихо и задумчиво произнес Пушкин. — И чувство такое, что нет чище этой гордости ничего в душе моей.
28-е мая. И звон в ушах
Звон рапир. Неделю мне Александр Сергеевич спуску не давал. Точнее — почти неделю.
— Резче выпад, Сашка, резче! Он неожиданным быть должен, а ты загодя к нему примериваешься.
Впрочем, не сразу мы к исступленным своим занятиям приступили. На следующий день после нашей пирушки у Беллы Пушкин велел мне отоспаться, но я его не послушался. Поспал не более двух часов и побежал к Белле. Зачем побежал? За черными глазенками, уж очень пронзил меня взгляд их.