И вдруг полыхнуло перед глазами, и Ганна, отворив дверь спиной, вылетела из вагончика. Чугунный мужнин кулак в одно мгновение запечатал ей рот.
Оскальзываясь в грязи, Ганна поднялась. Казин черным силуэтом выделялся на фоне распахнутой двери. Торжествующая учётчица выглядывала из-за его плеча.
— Съела, дура? — глумливо закричала она. — Мотай отсюда, пока цела!
Казин обнял растелешенную учётчицу за талию и, коротко хохотнув, захлопнул дверь.
Чего угодно ждала Ганна, но только не этого. Конечно, случалось ей пробовать мужниного кулака, но чтобы вот так, со всей силы, да ещё когда сам виноват!… За шлюху заступился. Значит, жена ему больше не жена и ничего тут уже не исправишь.
Не разбирая дороги, прижав к груди спасенную табуреточку, Ганна похромала прочь от замолкшей бытовки. Если бы вдруг вздумалось ей вернуться и заглянуть сквозь стекло, то не увидела бы она там ни Людки, ни Галки, ни придуманной копорской дивы. Проклятый «Модус» кончил работать, и пропали видения, опустел вагончик, лишь противнозелёный син трет ручишками мордочку, да Казин, очумело тряся головой, облизывается, с трудом понимает, что не было ни выпивки, ни закуски, и со вздохом принимается сливать перекипевшую картошку.
Не видит этого убитая горем Ганна, не замечает даже, что круглая табуретка куда-то исчезла, и губы целехоньки — после такого-то удара! Бредет домой, судорожно соображая, что дома у неё больше нет. Даже если вернется Казин поутру, нельзя его прощать. Двадцать лет прожили вместе, и всё порушил поганый бабник! Ну и пусть живет с этими, со всеми тремя разом… а она к маме вернется. Двадцать лет назад пришла она к Казину, девчоночкой в зелёном беретике. Берет и сейчас висит в сенцах на гвозде, у хорошей хозяйки ничто не пропадает. Теперь в дому будет хозяйничать учётчица, а Ганна уйдет…
Эх, бабы–дуры, не меняйте богоданных имен! Да разве могло такое приключиться с деревенской тёткой Агапой? Вот Ганне такие беды в самый раз.
Входит Ганна в дом, не глядя, берёт берет и выходит на улицу. Пропадай всё хозяйство, пусть учётчице достается и Людке с Галкой. В чем пришла, в том и уйду.
Как было спето в оперетте: «Кто там в зелёновом берете?»
Глава 6
ТРИ КАРТЫ. ТРИ КАРТЫ. ТРИ КАРТЫ!
— Ничего не скажешь — купил кота в мешке! — сокрушался Казин. — На что мне твоя киношка, ежели после неё ни сытости, ни похмелья? Баловство одно.
— Хороший синтезатор избирательного действия, — не уступал син. — Эта модель «Модуса» очень дорого стоит.
— Да уж не дороже телевизора «Сони», — Казин уже сообразил, как можно использовать «Модус», и продолжал ворчать больше для виду. — Ну ладно, я не отказчик, поставлю дома, пусть бабе голову дурит. Картошку жрать будешь?
Инопланетчик покачал головой и опасливо отодвинулся от кастрюли.
— А я поем, — произнес Казин, перебрасывая горячую картошину с ладони на ладонь, — а то после твоего угощения брюхо подвело.
Покуда Олег ужинал, син сидел, забившись в угол, и печально посверкивал глазками на бывший свой синтезатор. Казин слопал штук восемь картошин и обвёл бытовку скучающим взором.
— Спать ты небось тоже не умеешь, да и обидно было бы дрыхнуть в такой-то день. — Казин взял с края стола пухлую колоду карт, в которые Воха и Лёха во всякую свободную минуту азартно резались в «очко». — Может быть, в картишки перекинемся? В «очко» я играть не стану, а побурить по маленькой было бы неплохо… А то — на спички, — Казин высыпал на стол коробок спичек и разделил на две примерно равные кучки.
Учеником син оказался превосходным, он с первого раза понял несложные правила «буры» и за полчаса выиграл у Казина все спичины. И это при том, что скрывать чувства инопланетник напрочь не умел. Когда приходила негодная карта, личико его вытягивалось, он морщился, вздыхал печально и чуть что не плевался.
Зато если карта пёрла, круглые глазки сина начинали блестеть особенно ярко, а четырехпалые руки, которыми больше трех карт и не удержишь, принимались азартно дрожать. Но при этом он ни разу не удвоил ставки, если у Казина на руках оказывалось хоть на одно очко больше, так что все спички неуклонно, одна за другой перекочевали к инопланетчику.