Его исторический обзор — это несколько случайных заметок, которые, по его мнению, призваны суммировать «уровень знаний о языке, достигнутый к XVIII в.». Эти замечания не всегда верны (например, поразительно его утверждение, что до XIX в. лингвисты «не изучали звуков речи и смешивали их с графическими знаками алфавита» [Там же, 22] или что авторы универсальных грамматик смотрели на латынь как на высшее воплощение «универсальных законов логики») [Там же, 20], а если они и верны, то не дают полного представления о том, что было сделано в предшествующий период.
Вопрос о том, как в указанный период анализировались звуки речи, заслуживает отдельного обсуждения; хотя я исключил эту тему из своего обзора, следует признать необоснованность такого решения. В большинстве рассматриваемых мною сочинений, как и во многих других трудах, обсуждаются вопросы фонетики, причем положение
Аристотеля «произносимые слова являются символами переживаемого в уме, а написанные слова являются символами произнесенных слов» (Aristoteles. De Interpretations)*, по-видимому, принималось * Цит. в пер. с англ.; ср. рус. пер. в: [Аристотель 1978, 93]. безоговорочно. В современных работах редко можно найти ссылки на фонетические исследования рассматриваемого периода. Так, М. Граммон следующим образом комментирует фонетические взгляды
Кордемуа [Cordemoy 1677]: «артикуляции некоторых фонем французского языка описаны с замечательной четкостью и точностью» \Grammont 1950, 13, п.]; затем он добавляет: «Эти описания Мольер воспроизвел дословно в „Мещанине во дворянстве", акт II, сцена 6 (1670)». 81 [Beauzee 1819, 340 f.]. Подобный же анализ провел и Бентам [Bentham 1962, 356]. 82 Различие между «основными идеями», выраженными языковой формой, и ассоциируемыми с этой формой «добавочными идеями» подробно рассматривается в «Логике» Пор-Рояля, в главах 14 и 15. Основная идея — это то, что утверждается в «словарном определении», цель которого — попытаться точно сформулировать «истину употребления слов» [цит. по: Арно, Николь 1991, 90]. Однако словарное определение не может «целиком отразить впечатление, которое определяемое слово производит на разум»; «часто бывает так, что слово, помимо основной идеи, рассматриваемой как собственное значение данного слова, возбуждает в нашем уме еще и несколько других идей, которые можно назвать добавочными (accessoires); и хотя они производят на нас впечатление, мы не обращаем на них особое внимание» [Arnauld 1964, 90; ср.: Там же, 91]. Например, основное значение предложения You lied 'Вы солгали' заключается в том, что вы знали истинность обратного тому, что сказали.
«Однако помимо своего основного значения эти слова в обычном употреблении влекут за собой идею презрения и обиды и внушают мысль, что человек, который их произносит, не боится нанести нам оскорбление, и это делает их обидными и оскорбительными» [Там же, 91]. Подобным же образом основное значение вергилиевого стиха Usque adeone mon miserum est, англ. То die, is that such a wretched thing? 'Неужто смерть — столь большое несчастье?' то же, что и значение предложения лат. Non est usque adeo mori miserum, англ. It is not so very wretched to die 'He всегда умереть столь большое несчастье', однако исходное предложение «не только передает ту мысль, что смерть не столь великое зло, как полагают, но и представляет идею человека, который противится смерти и без страха смотрит ей в лицо» [Op. cit., 91-92; Там же, 92-93, 372]. Добавочные идеи могут быть «постоянно связаны со словами» [Там же, 92], о чем свидетельствуют только что приведенные примеры, или же они связываются с ними лишь в конкретном высказывании, например, посредством жеста или тона голоса [Op. cit., 90]. Иначе говоря, ассоциация между идеей и словом может устанавливаться как в языке (langue), так и в речи (parole).