Сюзон замолкла.
— Не знаю, Сатюрнен, — произнесла она после паузы, — могу ли я нарушить свое обещание, чтобы пересказать историю Моник.
Я принялся со всей пылкостью убеждать ее поведать мне все, ведь вступление к этой истории было столь очаровательным, что полностью захватило мое существо. Чтобы сломить нерешительность Сюзон, я использовал ласки и самые страстные уверения, что ее тайна останется со мной, и наконец она решилась продолжить.
Теперь устами Сюзон собиралась говорить сестра Моник.
— Сестра Моник всегда казалась мне несколько вспыльчивой, и я боюсь, что не смогу в должной мере передать реальное положение вещей. Я провела с ней не так уж много времени, поэтому не поручусь, что я поняла все правильно. Но так или иначе, вот ее рассказ. Мы не властны над порывами своего сердца: с самого рождения нас обуревает жажда наслаждений, и именно сердцу мы обязаны своими первыми чувствами. Счастливы те, чей нрав не чурается суровых советов разума! С их помощью они обретают силу противостоять безумным велениям сердца, но стоит ли завидовать подобному счастью? Нет! Плоды благоразумия достаются им непомерно высокой ценой, ведь они не знают наслаждения. Да и что такое, в сущности, это благоразумие, о котором нам столько твердят? Всего лишь иллюзия, слово, обозначающее оковы, сдерживающие нашу чувственность. Все восхваления добродетели являются ни чем иным, как погремушкой для ребенка, которая забавляет его и не дает заплакать. Старухи, которые из-за возраста не могут вкушать наслаждение, или вернее которым возраст запрещает его вкушать, словно мстят нам, рассказывая об ужасах греха. Ну и пусть болтают, Сюзон! Пока ты молода, надо слушаться только своего сердца и только его советам следовать.
Ты, конечно, можешь сказать, что с такими мыслями мне не стоило поступать в монастырь, а оставаться на свободе, чтобы предаваться забавам беспрепятственно. Но именно здесь, где все, казалось бы, призвано задушить мои желания, я обрела наилучшее средство для их удовлетворения.
Моя мать приехала в этот монастырь после смерти своего четвертого мужа и поселилась здесь в качестве пансионерки. Я тогда была совсем ребенком, и не могла оспорить принятого ею решения. Не в состоянии осознать причин своего страха, я чувствовала только, что здесь меня ждет несчастье. Повзрослев, я наконец поняла, в чем кроется корень моей неприязни к монашеской жизни. Я поняла, чего мне не хватало здесь — мужчин. Я никому не рассказывала о своем простодушном сожалении, но вскоре принялась размышлять над вопросом, кто мог бы возместить мне столь чувствительную потерю. Я задавалась вопросом — а что же такое собственно мужчина? Отличается ли он от нас, женщин? Почему в моей душе появляются странные ощущения от его взгляда? Нравится ли мне один из них больше другого? Но нет, те, что казались мне более или менее привлекательными, вызывали во мне более-менее одинаковые чувства. Мое сердце начинало трепетать при виде любого из них, независимо от красоты Тогда даже отец Жером, будучи крайне непривлекательным, волновал меня, если мы находились достаточно близко.
Но почему же я так волновалась? Мой разум что-то пытался сказать мне, но я его не слышала. Все попытки моего рассудка разорвать путы, которыми его опутало мое неведение, были тщетными! Иногда я запиралась у себя в комнате и подолгу размышляла, предпочитая это занятие обществу самых близких своих подруг. Ведь кем были мои подруги? Женщины. А наедине с собой я думала только о мужчинах. Я старалась понять, требовала объяснений у своего сердца, я раздевалась и с наслаждением рассматривала себя, жадно изучая все части своего тела. Меня пожирал внутренний огонь, я раздвигала ноги и стонала, представляя мужчину, простирала к нему руки, и мою пизденку пожирал необыкновенный жар. Но сунуть в нее палец я не осмеливалась, опасаясь причинить себе боль. И я все больше страдала от этого непереносимого жжения, не решаясь утолить его. Однажды я уже была готова сдаться, но как только я сунула туда лишь самый кончик пальца, я вдруг ужаснулась своего намерения и поспешно вынула палец, прижав к щелке ладонь. Наконец-то я отдалась страсти, погрузилась в нее, плеть я причиняла себе боль, но я почти не чувствовала ее, захваченная наслаждением таким огромным, что я думала, что вот-вот умру. Как только я пришла в себя, мне захотелось повторить только что испытанное, и я делала это столько раз, пока не упала, совершенно обессиленная.
Мое открытие потрясло меня, озарило мой разум. Я поняла, что раз я могу пальцем доставить себе такое удовольствие, то вероятно и мужчины делают с нами что-то подобное, только у них есть вроде пальца, который они вставляют в наши щелочки, но я ни капли не сомневалась, что именно там и есть истинное средоточие наслаждения. Ослепленная этим открытием, я вдруг ощутила страстное желание поскорее увидеть у какого-нибудь мужчины оригинал, замена которого доставила мне столько блаженства.