Господин кюре — голый, в кальсонах и ночном колпаке, с маленькими глазками, сверкающими бешенством, брызжа слюной, — нещадно колотил аббата и племянницу. Красавица дрожит и как можно глубже зарывается в постель, чтобы защититься от побоев, а аббат то прячется под покрывалом, то вытягивает голову и отбивается от священника кулаками, под ударами которых уже покраснела благочестивая физиономия. Тут появляется мегера в ночной рубашке, с подсвечником в руке, она собирается закричать, но в ту же секунду неподвижно застывает с раскрытым ртом и выпученными плазами — и уронив свечу, падает в ужасе на стул.
Насколько я мог судить по воцарившейся внезапно тишине, аббат, опасаясь быть узнанным, выскочил из кровати и удрал, сверкая пятками. Священник удалился следом за ним. В тот же миг я услышал, как в моей двери поворачивается ключ и дверь распахивается. Вероятно, это Франсуаза, а скоро придет и кюре. Я задрожал. Ведь сейчас она должна была лечь в постель. Лист не так трепещет под порывом ветра, как трепетало от страха мое сердце. Однако пока было тихо, а Франсуаза, усевшись на кровать, горько заплакала, что повергло меня в глубочайшее смущение. Что означают ее слезы? Почему она так стонет? Почему вообще вернулась? Придет ли кюре? Ах, до чего ужасна неопределенность! Временами я порывался выбраться из-под кровати, но меня удерживало опасение быть застигнутым священником. В конце концов, я решился вылезти и уже собирался ускользнуть, как меня остановил, должно быть, сам дьявол. В глубине души чей-то голос шептал мне: «А как ты собираешься спать, дурачок, если ты еще возбужден?! Ты, конечно, можешь покинуть Франсуазу в ее горе, ты боишься ее утешить, но это та малость, которую ты можешь для нее сделать: она одарила тебя такими нежными ласками, неужели ты не утешишь ее в слезах? Она стара? Да. Уродлива? Бесспорно! Но разве у нее нет пизды, дурак?» И черт возьми, господин Дьявол, вы кругом правы!
«Давай, иди! — продолжал внутренний голос, — буря позади, бояться больше нечего, возвращайся в постель». Я поддался искушению и забрался туда. Сначала я осторожно улегся с краешка, моя учтивость не смогла бы сдержать крика ужаса, если бы не опасения быть услышанным. Я почувствовал, как Франсуаза забилась в угол кровати, чем ужасно удивила меня. Я решил, что заставлю ее успокоиться, объяснив свои намерения, и начал с того, что просунул руку между ляжек моей старушки. Я уже был возбужден и потому они вновь обрели формы, о которых можно только мечтать в самом глубоком волнении, снова стали такими нежными и упругими, какими еще никогда мне не казались! Я не задержался на них надолго, немного приласкав бедра, моя рука двинулась к щелке, которая уже не казалась мне той огромной пиздищей. Бугорок Венеры, живот, сисечки — все стало нежным, упругим и округлым, как у юной девушки. Мне позволяли трогать их, и, осмелев, я стал целовать и сосать ее прелести со всем пылом, на который могла меня вдохновить мысль о юности и красоте. Никакого сопротивления, напротив, мой огонь разжег в старухе ответное чувство: она перестала хныкать и незаметно придвинулась ко мне, я еще ближе придвинулся к ней и вскоре уже был готов дать ей понять, что знаю, как сменить стоны печали на любовные стоны. Я стал ее ебать.
— Ах, дорогой аббат! — сказала она вдруг. — Как же ты оказался здесь? Скольких слез стоила мне твоя любовь!
Эти нежные слова могли бы остановить меня, если бы я не был полностью погружен в ощущения того, как мой член сжимает пизда моей нимфы, как жарко она отвечает на мои ласки, как сливаются воедино наши стоны, пока наконец мы не расслабились в обоюдном удовлетворении от только что испытанного наслаждения.
Экстаз прошел. Я припомнил сказанные в мой адрес слова и задумался. «С кем я нахожусь, в конце концов?» — спросил я себя. С Франсуазой? Но разве есть отличие между только что полученным наслаждением и тем, что было раньше? Она приняла меня за аббата и сказала, что моя любовь стоила ей слез. Она что, делила с Николь достоинства этого болвана? Вероятно, сия уважаемая дама ревнива и до сих пор считала, что является единоличной владелицей его сердца. Но ведь она — безобразная старуха! Впрочем, несмотря на ее уродливость, у меня еще было довольно смелости, чтобы повторить осмотр, столь небрежно предпринятый во время предыдущих атак. Я нетерпеливо потянулся к ней, намереваясь вернуться к ее высохшему, изможденному телу. Хотя я чувствовал, как неосторожно это с моей стороны и я рискую испытать отвращение. Наверное, если я собирался провести с ней еще один раунд, мне следовало прежде восстановить силы, не тратя их на возбуждение, которое, напротив, лишь отдалит их новый прилив. Но я все же рискнул протянуть руку. Но что за сладостный сюрприз! Повсюду, где бы я не коснулся, я ощущал ту же упругость, округлость, тот же жар, ту же свежесть. «Что же сие означает? — задумался я. — Есть ли все это у Франсуазы? Или нет? Нет, решительно, это может быть только Николь. О Небо! Это Николь».