Несколько дней спустя после моего дебюта на ночной мессе настоятель пригласил меня отобедать в его апартаментах. Я явился на обед и обнаружил там несколько старых знакомых, принявших меня, по примеру настоятеля, столь радушно, что я не знал, что и думать. Мы уселись за стол и воздали должное кухне приора. Когда отменное вино, собственноручно выбранное его преподобием, придало беседе непринужденность, я с изумлением услышал, как мои начальники, нимало не смущаясь, произносят слова «бордель» и «сперма» с легкостью, которой я никак не ожидал от людей, скрывавшихся обычно под маской сдержанности. Заметив мое удивление, настоятель сказал:
— Отец Сатюрнен, мы больше не церемонимся с вами, поскольку для вас настало время отбросить в нашем присутствии всякий стыд. Да, сын мой, теперь, когда вы получили сан священника, это звание уравнивает вас с нами. И я обязан посвятить вас в важнейшие секреты, до сего дня от вас сокрытые, ибо было бы опасно посвящать в них людей неопытных, способных выдать наши тайны, должные храниться в полном молчании. Именно для того, чтобы выполнить эту обязанность, я и пригласил вас сегодня сюда.
Подобное начало позволило мне сосредоточиться и приготовиться внимательно выслушать то, о чем собирался рассказать приор. Он продолжил свою речь:
— Я считаю, что вы не относитесь к тем слабоумным, что краснеют, услышав бранное слово. Вы знакомы с законами природы и понимаете, что ебаться так же свойственно человеку, как пить и есть. Мы монахи, но при поступлении в монастырь нам не отрезали член с яйцами. Глупость наших основателей и человеческая жестокость пытаются запретить нам отправление естественных надобностей; но запреты лишь возбуждают наши желания.
Как, скажите, усмирить тот пламень, который зажгла в наших сердцах сама природа? Неужели ради того, чтобы возбудить сострадание верующих, надо онанировать на улицах и перекрестках? Неужели в угоду их бредням нам суждено сгорать в этом пламени, погасить которое может лишь смерть? Нет, и насколько это возможно, мы постарались выбрать золотую середину между строгостью, предписанной нам самим званием монаха, и зовом природы. Эта середина заключается в обеспечении монахов всем необходимым в пределах наших монастырей, сохраняя вне их привычную суровость. Для этой цели в монастырях с просвещенным управлением имеется некоторое количество женщин, с которыми можно облегчиться от вожделения, каковое есть Адамово наследие. В их объятиях забываешь тяготы покаяния.
— Вы поражаете меня, ваше преподобие, — пробормотал я. — Как было бы замечательно, если бы такое прекрасное правило распространяло свою мудрость и на нас!
Все гости расхохотались. На это восклицание настоятель отвечал:
— Неужели, сын мой, вы считаете нас глупее других? Нет, мы не таковы. Знайте же, что и у нас здесь есть место, в котором, хвала Небесам, нам не отказывают в подобной помощи.
— Здесь? — удивился я. — Отец мой, а вы не боитесь, что о нем узнают?
— Нет-нет, — успокоил он, — это абсолютно невозможно! Помните небольшой уголок, расположенный между библиотекой и старой часовней, куда никто никогда не заходит, и высокой стеной со стороны сада? Территория нашего монастыря слишком обширна, чтобы кто-нибудь обнаружил это место. Мы обезопасились со всех сторон, и, если уж у вас, проживающего здесь более девяти лет, не возникло на сей счет ни единого подозрения, как же об этом могли бы узнать посторонние?
— О! — обрадовался я. — Но когда же мне позволят отправиться с вами, дабы утешить этих очаровательных затворниц?
— Утешение им не запрещено, — ответил, смеясь, настоятель, — и теперь вы имеете право дать им его, поскольку, для еще большей безопасности, мы принимаем в наше общество, как я уже сказал, только тех, в чьих собственных интересах хранить молчание, то есть получивших сан священника. Теперь и вы в их числе. Можете отправляться туда, как только пожелаете.
— Как только пожелаю! — вскричал я. — Отец мой, я прошу вас прямо сейчас выполнить свое обещание!
— Прямо сейчас нельзя, — ответил он, — следует дождаться до вечера. В назначенный час одолеваемые заботами братья придут сюда, чтобы пойти в купель, а именно так мы называем жилище наших сестер. Ключей никому не доверяют; их всего два, и их берегут как зеницу ока. Один держит наш эконом, другой хранится у меня. Но это еще не все, отец Сатюрнен, — продолжал настоятель, — ваше удивление по поводу нашей купели, не идет ни в какое сравнение с потрясением, которое охватит вас в связи с некой информацией, которая до сего момента была для вас тайной. Вы не сын Амбруаза.
Это известие так сильно потрясло меня, что я замер, словно громом пораженный.