— Да, — продолжал настоятель, — ни Амбруаз, ни Туанетта не являются вашими родителями, ваше происхождение — более высокое. Наша купель была свидетельницей вашего рождения, вас произвела на свет одна из наших сестер.
И он рассказал мне историю, которую я уже поведал вам вначале.
— Отец мой, — сказал я, оправившись от изумления, — но почему вы раскрываете мне эту тайну лишь сейчас? Признаться, в глубине души у меня всегда было ощущение, что тайма моего рождения когда-нибудь прояснится, и ощущение это подсказывало мне, что я не сын садовника. Но прежде чем радоваться выяснившимся обстоятельствам, позвольте спросить, почему до сих пор никто не сказал мне об этом? Почему, если моя мать жива, я был лишен счастья броситься в ее объятиях? Вы опасались, как бы я не выдал секрет, сохранить который было в моих интересах?
— Отец Сатюрнен, — смущенно ответил настоятель, — ваши упреки справедливы, но постарайтесь понять, что вам запрещалось пользоваться нашей купелью не из-за чьей-то неприязни. Нашей любви к вам, знаки которой мы всячески выказывали, долгое время противостояли строгие правила. Но, в конце концов, по существующему здесь порядку настало время удовлетворить ваши жалобы. В скором времени вы получите то, о чем мечтали: обнимете вашу мать, она еще жива. И хотя вы были лишены подобного удовольствия раньше, не считайте это время потерянным, вскоре вы его наверстаете.
— Ах! — воскликнул я. — Как же мне не терпится поскорее очутиться в ее объятиях!
— Потерпите, — сказал настоятель, — ждать осталось недолго, всего несколько часов. Солнце уже садится, заветный час рано или поздно пробьет. Мы будем ужинать в купели, там вас уже ждут. Покажитесь для вида в столовой, а затем приходите сюда.
На самом деле, мне не терпелось очутиться в купели не только из-за встречи со своей матерью. Надежда отведать там все мыслимые плотские наслаждения в объятиях какой-нибудь покорной моим желаниям прелестницы наполняла меня таким безграничным счастьем, что все усилия воображения казались мне жалкими.
«Вот, наконец-то я дождался! — говорил я себе. — Счастливчик Сатюрнен, жалеешь ли ты о своей судьбе? На каком жизненном этапе узнал бы ты о том, о чем поведали тебе сегодня? Станешь ли ты сожалеть о днях, проведенных в печали, если в будущем все твои мечты обещают воплотиться в жизнь?!»
Настало время ужина, и я вернулся к настоятелю. У него собралось пять или шесть монахов, и в глубоком молчании мы прошествовали к тем древним стенам, что закрывали с одной из сторон вход в купель. Не зажигая света, мы спустились в склеп: его ужасный вид, казалось, умело подготавливал к тому блаженству, что вскоре должно было на нас снизойти. Склеп, который мы проходили, держась за натянутую вдоль стены веревку, вывел нас к освещенной лампой лестнице. В конце лестницы оказалась дверь, отворив которую мы попали в элегантно обставленную залу, где вдоль стен стояло несколько удобных кроватей, предназначенных для любовных поединков.
Нас ожидала великолепная еда. Еще никого не было, но как только настоятель позвонил в колокольчик, явилась старая кухарка и тут же привела сестер. Их было шестеро, и все они показались мне красавицами. Женщины бросились в объятия монахов, а я остался в одиночестве. Меня, признаться, немало огорчило такое безразличие, особенно потому, что я воображал, будто все эти девицы кинутся наперебой осыпать нового брата своими ласками. Однако вскоре и я был вознагражден с лихвой.
В купели пища выгодно отличалась от стола на мессах отца Казимира. Ничего постного, изобилие самых отменных, изысканно сервированных мясных блюд. Мы сели за стол, каждый со своей красоткой. Все ели, пили, обнимались, целовались и произносили непристойности столь непринужденно, словно присутствовали на наших сборищах на хорах.
У меня аппетита не было, надо мной подшучивали, я слабо отмахивался, озабоченный мыслями о матери, а еще больше — желанием поупражняться с кем-нибудь из наших сестер. Я высматривал ту, чей возраст позволял бы мне считаться ее сыном, но все сестры были молоды и свежи, и это наводило на мысль, что ни одна из этих женщин не могла произвести меня на свет.
Занятые своими святыми отцами, красотки все-таки не упускали случая бросить на меня взгляд, страстность которого только подтверждала мои предположения. Я наивно полагал, что узнаю мать по уважению и нежности, внушенными мне природой по отношению к ней. Но сердце в равной мере реагировало на всех девиц сразу, а хуй вставал в честь каждой из них.
Мое беспокойство веселило всю компанию. Когда все насытились, было предложено поебаться, чтобы сделать перерыв между переменами блюд. В тот же миг я увидел, как глаза наших прелестниц вспыхнули огнем. Поскольку я был новеньким, было решено предоставить мне право открыть бал.