— Прощай, Сюзон, — успел воскликнуть я. — Прощай, моя Сюзон, прощай!
А потом я ударился головой о ступеньку и потерял сознание.
Наверное на этом мне стоило бы завершить историю моих злоключений. Дорогие читатели, если в вашем сердце есть хоть немного сострадания, оставьте свое любопытство, не читайте дальше, пожалейте меня! Впрочем к чему теперь эта жалость, ведь скорбь всю мою жизнь одерживала верх над блаженством. Разве недостаточно я проливал слезы? Ступив на борт корабля, я все еще боюсь кораблекрушения. Читайте дальше, и вы узнаете об ужасающих последствиях разврата. О, как же счастливы люди, миновавшие столь дорогой расплаты!
Я пришел в себя на убогом ложе госпиталя для нищих. Мне сказали, что я нахожусь в Бисетре, и при задержании пострадала самая драгоценная часть моего тела.
Мне ничего не оставалось, как безропотно принять эту новую кару небес: «Сюзон, — мысленно обращался я к любимой, — я скорблю о своей плачевной участи лишь потому, что и ты страдаешь от подобного несчастья».
Тем временем выяснилось, что мою болезнь можно вылечить лишь самыми кардинальными мерами — мне предложили сделать операцию, так как только она могла меня снасти. Стоит ли продолжать описывать это мучительное зрелище, да и что еще я могу вам рассказать? Я забылся бредом, который сочли предсмертной агонией. Если бы так и было! Я был бы счастлив! Но вскоре я очнулся от страшной боли.
Я дотронулся до того места, где болело сильнее всего. И о ужас! Я не был более мужчиной! Я закричал так страшно, что мой вопль достиг самых забытых уголков этого дома. Но прошло время, я пришел в себя и уподобившись Иову, покрытому струпьями и сидящему на прахе, смирился с болью и, покорившись Божественному промыслу, горько причитая в глубине своего сердца: «Deus dederat, deus abstulit»[6].
Я ничего не желал, кроме смерти, у меня не было больше причин, чтобы радоваться жизни. Я желал бы забыть себя самое. Где теперь этот отец Сатюрнен? — говорил я себе, — где этот несчастный любимец женщин! Его больше нет. Жестокий удар лишил его лучшей части тела. Я был героем, а теперь что от меня осталось?.. Так умри же, несчастный, умри! Разве ты сможешь жить после такой потери? Ты теперь не более чем жалкий евнух.
Но смерть меня не слышала. Я выздоровел и окреп. Но из-за последствий болезни мне было отказано в службе, на которую я рассчитывал и к которой меня предназначали. Мне объявили, что я свободен.
— Свободен? — ответил я начальнику госпиталя, объявившему мне об этом, — а зачем мне нужна теперь эта свобода?! В том ужасном состоянии, в котором я нахожусь — это самое гибельное, что можно представить. Но, монсеньор, позвольте мне спросить вас о судьбе одной юной особы, вероятно, доставленной сюда в тот же день, что и я?
— Ее судьба счастливее вашей, — резко произнес он. — Она скончалась.
— Она умерла?! О Небо! А я еще жив! — Этот удар окончательно сломил меня.
Я был готов тут же расстаться с жизнью, но мой порыв предугадали и не позволили покончить с собой. Меня спасли от моего собственного гнева и, воспользовавшись только что выданной мне увольнительной, наставили на путь истинный, то бишь выставили вон.
Я шел ни жив ни мертв. Только слезы, непрестанным потоком лившиеся из моих глаз, свидетельствовали о том, что я все еще нахожусь на бренной земле. Я был на последней стадии отчаяния и ярости. В нищенском рубище, не представляя, какие еще испытания готовит мне жизнь, не ведая даже, куда я иду, я, отдавшись на волю Провидения, вышел из Парижа. Через некоторое время я вдруг увидел стены картезианского монастыря, в котором царил покой и уединение… И в моем измученном разуме вдруг сверкнул луч света.
— Счастливы смертные! — воскликнул я. — Вы, живущие в этом пристанище, свободном от непостоянства фортуны ваши чистые и непорочные души не ведают ужасов, терзавших меня!
Мысль о блаженном спокойствии живущих здесь монахов приободрила меня, и я решил присоединиться к ним. Я бросился в ноги настоятелю и растрогал его своими злоключениями.
— О сын мой, — сказал он, тепло обнимая меня, — доверьтесь Господу. Он привел вас в это пристанище после стольких крушений надежд, чтобы вы обрели здесь счастье, если можете.
Какое-то время я жил здесь безо всяких занятий, но вскоре мне стали давать небольшие поручения, и я постепенно дошел до должности привратника, под именем которого меня здесь и запомнили.
Именно здесь моя душа укрепилась в ненависти ко всему мирскому. Я покорно жду своего последнего часа, не желая смерти, но и не боясь ее. Одна надежда осталась в моем сердце — что, когда я покину эту юдоль скорби, на моей могиле выбьют золотую надпись: