Лифт, в котором они поднимались, пропах мокрыми пеленками. Задняя стенка была оклеена объявлениями о собраниях жильцов, телефонами организации по борьбе с преступностью и кризисных горячих линий на любые темы, от изнасилования до СПИДа. На боковых стенках висели потрескавшиеся зеркала. Двери казались змеиным гнездом из неразборчивых граффити, среди которых выделялись написанные красным слова «Гектор сосет член».
Пока они поднимались, Шейла стряхнула зонтик, сложила, убрала в карман, сняла с головы шарф и взбила прическу, так что она приобрела некоторое сходство со слегка поникшим петушиным гребнем.
Наконец, двери лифта раздвинулись, и Шейла, сказав «сюда», повела его по узкому коридору в заднюю часть здания. С каждой стороны шли двери с номерами. За ними играла музыка, бормотал телевизор, звучали голоса. Кричала женщина «Билли, отпусти!», плакал ребенок
Из квартиры Шейлы раздался детский крик: «Нет! Не буду! Ты не заставишь меня!» — а за ним грохот барабана, причем барабанщик не отличался талантом. Шейла открыла ключом дверь, распахнула ее и крикнула:
— Ну-ка, мальчики, кто поцелует мамочку?
Ее мгновенно окружили трое маленьких мальчиков, они сгорали от нетерпения выполнить просьбу матери, и старались перекричать друг друга.
— Филипп говорит, у нас есть мозг, а у нас его нет, правда, мамочка?
— Он заставил Линуса съесть на завтрак куриный бульон!
— Гермес надел мои носки и не хочет их отдавать, а Филипп говорит…
— Где же он, Джино? — спросила Шейла. — Филипп! Иди к своей мамочке.
Стройный и смуглый мальчик лет двенадцати показался в дверях кухни с деревянной ложкой в одной руке и кастрюлей в другой.
— Делаю пюре, — сказал он. — Всегда эта противная картошка разваривается. Опять я прозевал.
— Ты сначала поцелуй свою мамочку.
— Ай, ладно.
— Нет, не ладно. — Шейла показала на свою щеку. Филипп подошел и нехотя чмокнул. Она слегка потрепала его и схватила за волосы, где торчала пластмассовая пластинка, которой он причесывался. — Перестань подражать отцу, Филипп. Ты меня сводишь с ума. — Она засунула пластинку в задний карман его джинсов и слегка шлепнула по заду. — Вот это мои мальчики, — сказала она Линли. — Мои необыкновенные парни. А это дядя-полицейский. Так что смотрите не балуйтесь.
Мальчики вытаращили на Линли глаза. Он старался не смотреть на них. Они выглядели скорей как ООН в миниатюре, чем как родные братья, и было очевидно, что ее слова «твой отец» были неоднозначны для каждого из детей.
Шейла представила их, кого-то целуя, кого-то потрепав за ухо, кого-то похлопав по щеке. Филип, Джино, Гермес, Линус.
— Мой ягненочек Линус, — сказала она. — Всю ночь я не спала из-за его горла.
— И еще Пинат, — сказал Линус, хлопая мать по животу.
— Верно. И сколько всего получится, милый?
Линус поднял руку, растопырил пальцы, улыбнулся, шмыгнув носом.
— Сколько? — повторила мать.
— Пять.
— Молодец. — Она пощекотала его живот. — А тебе сколько лет?
— Пять!
— Правильно. — Она сняла макинтош и отдала Джино вместе с сумкой, сказав: — Сумку отнеси на кухню. Раз Филипп готовит пюре, я сделаю отбивные. Гермес, оставь в покое барабан и вытри Линусу нос. Господи, только не рубашкой!
Мальчики двинулись следом за ней на кухню — одну из четырех комнат, выходивших в гостиную, вместе с двумя спальнями и ванной. Квартира была забита пластмассовыми грузовиками, мячами, двумя велосипедами и кучкой грязного белья. Окна спален смотрели на другой блок дома-башни, а их мебель состояла из двух пар двухэтажных кроватей в одной комнате и двуспальной кровати с детской колыбелькой в другой.
— Гарольд звонил сегодня после полудня? — спросила Шейла у Филиппа, когда Линли вошел в кухню.
— Не. — Филипп тер кухонный стол посудным полотенцем, серым от старости. — Тебе надо прогнать этого парня, мам. Он для нас плохая новость.
Она зажгла сигарету, не вдыхая, положила на пепельницу и стояла, глубоко дыша, над струившимся из нее дымом
— Не могу, милый. Пинат нуждается в отце.
— Да. Ну а курить ему вредно, верно?
— Я ведь не курю. Где ты видишь, что я курю? Ты видишь у меня во рту сигарету?
— Так тоже вредно. Ты ведь дышишь! Дышать тоже вредно. Мы все можем умереть от рака.
— Все-то ты у нас знаешь. Совсем как…
— Как мой отец
Она достала из шкафа сковородку и пошла к холодильнику. На нем висели два листка, приклеенные желтой лентой. ПРАВИЛА — было напечатано на одном, ДЕЛА — на другом. По диагонали на обоих кто-то нацарапал: «Насрать». Шейла сорвала листки и внимательно посмотрела на мальчишек. Филипп занимался у плиты картошкой. Джино и Гермес возились у ножек стола. Линус засунул руку в коробку с воздушной кукурузой, оставленной на полу.
— Кто из вас это сделал? — грозно спросила Шейла. — Ну-ка, я хочу знать. Кто это сделал, черт побери?
Все молчали, косясь на Линли, словно он явился, чтобы арестовать их за это преступление. Она скомкала листки и швырнула на стол.
— Какое правило номер один? Что у нас всегда считалось правилом номер один? Джино?
Он спрятал руки за спиной.
— Уважение собственности, — сказал он.
— А чья была эта собственность? Чью собственность ты решил перечеркнуть?
— Не я!
— Не ты? Не ври. Кто затевает у нас любое озорство, если не ты? Возьми эти листки в спальню и перепиши десять раз.
— Но ма…
— И никаких отбивных и пюре, пока не сделаешь. Понял?
— Я не…
Она схватила его за руку и толкнула в сторону спальни:
— И не показывайся, пока не сделаешь то, что я велела.
Остальные мальчики лукаво переглядывались, когда он ушел. Шейла вернулась к столу и вдохнула еще дыма.
— Не могу послать это к едрене фене, — сказала она Линли, кивнув на сигарету. — Что угодно могу, а это нет.
— Я и сам курил, — ответил он.
— Да? Тогда вы понимаете. — Она достала из холодильника отбивные и положила на сковороду. Включила горелку, обняла Филиппа и поцеловала в висок. — Боже, какой ты красивый парень, ты это знаешь? Еще лет пять, и девчонки будут без ума от тебя. Будут липнуть к тебе как мухи.
Филипп усмехнулся и стряхнул с себя ее руку:
— Ма!
— Да, тебе это понравится, когда повзрослеешь. Совсем…
— Как мой отец.
Она ущипнула его за попку.
— Засранец. — Она повернулась к столу. — Гермес, следи за отбивными. Принеси сюда стул. Линус, накрывай на стол. Я должна поговорить с джентльменом.
— Я хочу кукурузу, — заявил Линус.
— Не на ленч.
— Я хочу!
— А я сказала: не на ленч. — Она выхватила у него коробку и бросила в шкаф. Линус заплакал. — Замолчи! — прикрикнула она и, повернувшись к Линли, добавила: — Как его отец. Ох уж эти греки. Позволяют сыновьям делать что угодно. Хуже, чем итальянцы. Пойдемте отсюда.
Сигарету она захватила с собой в гостиную. Остановилась у гладильной доски, чтобы обмотать истерзанный провод вокруг утюга. Ногой отодвинула в сторону огромную бельевую корзину.
— Хорошо посидеть, — вздохнула она, присаживаясь на софу с подушками в розовых наволочках. Сквозь прожженные в них дыры виднелась изначальная зеленая обивка. Стену за софой украшал большой коллаж из фотографий. Большинство из них — моментальные снимки. На некоторых были взрослые и непременно один из ее детей. Даже на фотографиях свадьбы Шейлы — она стояла рядом со смуглым мужчиной в очках с металлической оправой и характерной щелью между передними зубами — запечатлены маленький Филипп, наряженный как носитель колец, и Джино, которому было года два.
— Ваша работа? — поинтересовался Линли, кивая на коллаж
Она изогнула шею, чтобы взглянуть, что он имел в виду.
— Вы спрашиваете, я ли это сделала? Да. Мальчики помогали. Но в основном я сама. Джино! Возвращайся на кухню. Ешь свой ленч
— Но листки…
— Делай, что я говорю. Помоги своим братьям и заткнись.
Джино поспешил на кухню, бросил осторожный взгляд на мать и опустил голову.