— Что?!
— Она умерла от яда, который подсыпал ей в вино тот же Клаас.
— Негодяй…
— Вот именно, негодяй. И если вы исполните мой заказ, я сделаю так, чтобы он получил воздаяние за свои дела.
Хендрик снова перекрестился и в ужасе уставился на гостя:
— Кто вы, мингер?
— Я тот, кто служит справедливости.
— Справедливости? Что вы такое говорите?
— Я говорю правду! Вы знаете, что человеческий род понимает под справедливостью?
Хендрик растерянно молчал. Его таинственный гость сверкнул глазами и продолжил:
— Всякий человек считает справедливым, когда ему достаются самые лучшие земли, самые выгодные работы, самые красивые женщины. Когда ему достаются слава, почести и награды. Но когда все это достается его родному брату… О, тогда его переполняет гнев и возмущение! Это же несправедливо, восклицает он! И для того, чтобы восстановить справедливость, он готов совершить любой грех, любое злодейство! Ибо человек считает дозволенным все, что делается во имя справедливости! И если вы хотите самого добропорядочного христианина подтолкнуть к преступлению — воззовите к его чувству справедливости! Сколько злодейств совершалось во имя справедливости! Сколько кровавых войн было развязано во имя ее! Целые народы были истреблены, потому что кому-то их существование показалось несправедливым!
— Но при чем тут Хильда?
— Когда рыжеволосая Хильда вышла за вас, Клаас ван Гулик посчитал это крайней несправедливостью. Ведь он мог предложить ей куда больше, чем вы… но она не прислушалась к нему, и тогда он отравил ее настоем белены…
— Негодяй! Я убью его… — Хендрик бросился к двери… но незнакомец в черном схватил его за локоть:
— Не спешите так, друг мой. Я понимаю, вами движет справедливый гнев, но подумайте, не лучше ли действовать обдуманно? Если сейчас вы ворветесь в его дом и убьете Клааса — он, может, еще и выживет, а вы непременно отправитесь на виселицу.
— Пусть так…
— Не разумнее ли сделать то, что я вам посоветую? Напишите картину, которая поразит его в самое сердце — и никто вас ни в чем не обвинит. Более того, следующая ваша попытка получить титул мастера будет успешной.
— Но как это сделать?
— А вот этому я вас научу. Мало того — я дам вам такие краски, которые помогут вашей мести! Правда, вам придется кое-что сделать самому…
Едучи обратно в офис, я попала во все пробки, какие только бывают. Но сегодня я была этому только рада, потому что у меня появилось время подумать.
А подумать было о чем: о картине. С ней что-то было не так. Точнее, все не так. Вот уже два человека пострадали, причем один случай был со смертельным исходом. И пострадали только от того, что взглянули на картину. Теперь, когда я в подробностях узнала историю Анны Павловны, я поняла, что она увидела на картине — это были ноги несчастной повешенной соседки. И такой на нее напал ужас, вернулось то воспоминание, вот сердце и не выдержало.
С Петровной тот же случай. Вернулась давняя детская травма, но сердце выдержало. Недаром мать все ругалась, когда Петровну пару лет назад планово обследовали в участковой поликлинике, так врач там прямо сказал, что деменция, конечно, присутствует, но сердце у вашей бабули такое здоровое, что хоть сегодня в космос отправляй.
Мать тогда прямо расстроилась, узнав, что долго еще придется Петровну терпеть.
Это она так считает, а по мне так Петровна в сто раз лучше, чем Поганец. Тем более что после случившегося с картиной Петровне явно стало лучше. Нет худа без добра, как она сама говорит.
Кстати, насчет детских травм. У меня-то их было в детстве предостаточно, но вот почему-то на картине ничего такого ужасного я не вижу. И не падаю в обморок. Может, это оттого, что за все детство я так закалилась, что меня уже ничего не возьмет? Как говорит все та же Петровна: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!»
Да уж, одна школа чего стоит. Ту начальную в далеком городе я плохо помню, нечего там было помнить. Но вот когда я пошла в школу здесь, в Питере…
Представьте себе: в пятом классе, когда мальчишки еще вообще не выросли, а девчонки тоже не очень, в классе появляется такая каланча пожарная, все лицо в заживающих шрамах, а глаза хоть уже и не кажутся выкаченными и нос дышит, зато речь все еще не совсем внятная. Вот такой я предстала перед одноклассниками в нашем пятом «Б».