— Ну как — какую? Которую мы ей… покойнице подарили. Все же общественная собственность.
— А почему я? — вскинулась я.
— Потому что ты на машине, — отрубил он, — а мне еще труповозку ждать. А когда она еще приедет. Звонил им — сказали, теперь спешить некуда. И эти, со «Скорой», ее не взяли, у нас, говорят, еще пять вызовов, живых спасать надо!
Ну да, всегда я оказываюсь крайней… Но, с другой стороны, Сан Ванычу тоже не позавидуешь.
Я хотела ему это сказать, но Сан Ваныч уже исчез. А ко мне подошел ужасно недовольный менеджер ресторана с картиной в руках, завернутой в какое-то серое полотно, и протянул мне:
— Вот, возьмите, ваш начальник сказал, что вам можно отдать. Нам она только мешает.
Я выругалась про себя, обхватила одной рукой картину, другой взяла за локоть Вику и выкатилась из ресторана.
Вы, может быть, думаете, что у меня своя машина? Ох, если бы это было так, я бы в этом гадюшнике не работала! Нет, машина принадлежит маме Вики, он сам водить не может, поэтому я получила права и вожу машину по доверенности.
Вику я довезла до его дома и сдала с рук на руки его маме, она пыталась расспрашивать, как все прошло, но, взглянув на меня, поняла, что лучше с этим подождать. Вот за что уважаю эту женщину, так за то, что она всегда умеет вовремя остановиться. Впрочем, не только за это, но об остальном после.
Распрощавшись, я — с картиной под мышкой — пошла к себе, благо дома наши совсем рядом.
Поднялась, открыла дверь своим ключом.
В коридоре, конечно, меня поджидала Петровна.
Она с любопытством уставилась на картину и спросила:
— А это что у тебя, Алешка?
Не помню, говорила ли я, что полное мое имя Алевтина, как это вышло, потом объясню, некоторые люди, с которыми я в относительно хороших отношениях, зовут Алей, а Петровна — Алешей, ну да, мужским именем. Но я привыкла.
— Картина, — отмахнулась я.
Петровна по своему обыкновению продекламировала подходящий к случаю детский стишок:
— Дама сдавала в багаж
Диван, чемодан, саквояж,
Картину, корзину, картонку…
Про собачонку она говорить не стала, вместо этого продолжила расспросы:
— А что еще за картина? Откуда?
— Это чужое, с работы! Ничего не трогай! — ответила я и прислонила картину лицевой стороной к стене.
И отправилась в туалет — давно уже туда стремилась. В ресторане такой дурдом, что никак не успеть было.
Из туалета я услышала какой-то странный звук, будто кто-то уронил на пол мешок картошки.
В удивлении я вышла, вернулась в прихожую…
И увидела на полу Петровну.
Она лежала с закрытыми глазами и, кажется, не дышала. Однако, приглядевшись, я увидела, что правая рука старухи едва заметно подрагивает.
У меня случилось то, что французы называют дежавю — показалось, что я это уже видела. Ну да, только что в ресторане на моих глазах умерла Анна Павловна, и вот теперь Петровна…
Две смерти в один день — это уже перебор!
Я опустилась рядом с Петровной на колени, похлопала ее по щекам и проговорила:
— Петровна, миленькая, не умирай!
Не скажу, что я к ней питаю какие-то особенно нежные чувства, но знаю ее с детства и как-то привыкла к ее незаметному, непритязательному существованию, к тому, что она всегда рядом со своей нарастающей деменцией.
К счастью, глаза старухи открылись, правда, выражение в них было какое-то дикое. В ее глазах был страх, да что там страх, в них был запредельный ужас. Она что-то зашептала.
Я пригнулась ближе и с трудом разобрала:
— Робин-Бобин-Барабек
Скушал сорок человек…
— Петровна, ну что ты несешь? — проговорила я, радуясь тому, что она вроде жива. — Что с тобой? Ты можешь встать?
Но ждать от нее осмысленного ответа не приходилось. Вместо этого она проговорила немного громче и отчетливее:
— Людоеда людоед
Приглашает на обед…
— Да что ты такое несешь? — Я всерьез испугалась.
А она вместо ответа приподняла левую руку и показала на что-то у меня за спиной.
И снова в ее взгляде и в самом жесте едва шевельнувшейся руки был дикий ужас.
Я повернулась, посмотрела, на что она показывает… и увидела картину.
Я точно помню, что поставила ее лицом к стене, видно, Петровна из любопытства повернула картину. Говорила уже, что Петровна для своих лет не в меру шустрая и любопытна, как сорока.
Только сейчас я как следует рассмотрела эту чертову картину.
Картина как картина — пейзаж, как и говорил Сан Ваныч.
Честно говоря, этот пейзаж не очень мне понравился, мрачный какой-то, депрессивный. На картине был изображен густой лес, старые темные деревья окружали небольшое озерцо с темной торфяной водой. И больше ничего — ни людей, ни животных, птицы какой-нибудь на ветке сосны и то не было.