Николай Коляда
КАРТИНА
Пьеса в одном действии
Действующие лица
СТАРИК
БАБЁНКА
ДЕВОЧКА, её дочка
ВЬЕТНАМЕЦ
Пельменная на улица Бажова, 37, ночь.
Я шёл по улице, там, где подвальчик, на углу Бажова и Куйбышева, (ну, там, где пельменная, знаете эту пристройку в торце пятиэтажки на Бажова, та, которую санэпидемстанция четыре раза закрывала из-за крыс и тараканов), так вот, тот подвальчик, в котором я когда-то стоял в очередях и сдавал пустые бутылки, а потом покупал на вырученные деньги «Беломор» и хлеб. Так вот, я там у пельменной и подвальчика шел, и солнце было. Я всё время хожу и думаю о чём-то. Так вот. Так вот. И вот у подвальчика у этого подумал вдруг что-то страшное и странное. Потому что вдруг толкнуло в бок, нет, в грудь, или в животе застучало ногами что-то или кто-то. Мне стало страшно, я пошел быстрее, чтобы не думать то, что подумал, не думать, не думать, забыть. Другое помнить: в этой пельменной я когда-то сторожем работал, много-много лет назад. Только это и помнить, а всё остальное — забыть. У меня полный карман денег, я в «коже», разодет, раздухарен, а когда-то я мыл подъезды, сторожил пельменную, был вахтером, и не думал такого странного и страшного о том, что внутри меня кто-то живёт. Потому что бред это. Молчать. Дальше.
Так вот. В пельменной на Бажова,37 дело и происходит: немытый пол, пыльные батареи центрального отопления, шесть шатающихся, покрытых жирным слоем грязи, столов, на окнах зелёные в пятнах шторы. На столах солонки, тарелки с горчицей, уксус в бутылках из-под нерусского и русского вина.
В центре зала, отделяя кухню и едальню, стоит сваренная из железных прутьев в виде лепестков вокруг серпа и молота железная изгородь, по которой движется очередь за пельменями к кассе, которая тоже вся со всех сторон в решётках, только дырочка, чтоб руку с деньгами сунуть к кассирше, пока она в зеркальце смотрится. На изгороди несколько горшков с цветами хилыми, висят, уют создают. За изгородью этой стоит стол из алюминия, на котором весы синие со стрелкой, а за столом этим проём, дверь, вход на кухню, где стоит большая плита и два стола для делания пельменей. На плите большие алюминиевые кастрюли с надписями «Хлорка» и «Для полов», в которых кипит вода, а пар от кастрюль выходит в вентиляционную трубу, что над плитой изогнулась, пылью и паутиной заросла.
На стене — огромная, нарисованная маслом, картина: Дева Мария держит младенца Иисуса Христа, Иосиф-плотник напротив, одну руку к ней тянет, а в другой руке у Иосифа поднос с яблоками, апельсинами и бананами. Там за ними — бараны пасутся, там горы, солнце встаёт.
Все стены в пельменной, столы, пол, касса, стулья в белых крестах — травили тараканов карандашом специальным, белые кресты чертили.
Ну, вспомнили теперь эту пельменную? Да, да, возле подвальчика, та рыгаловка, тошниловка. Она самая.
Ночь. Горит верхний свет — люминесцентные лампы. За столом сидят Старик, Бабёнка, её Дочка и Вьетнамец. Сидят, на картину смотрят.
БАБЁНКА. (Молчит, улыбается.) А что — там?
СТАРИК. Где?
БАБЁНКА. Ну, там, дальше, за ними? Там горы, река, там солнце. Да?
ДЕВОЧКА. Вьетнам.
БАБЁНКА. (Молчит, улыбается, смотрит на картину.) А может, и Вьетнам. Наверное, Вьетнам. Конечно, Вьетнам. Да? И река там — Ганг называется, да? Вьетнамцы там в реке рыбу ловят, сети сушат, в воде бельё стирают, бананы кушают, живут себе. Так?
МОЛЧАНИЕ.
СТАРИК. Да тут один закройся и спи. А мы три! Кто приказал?! Да с кем меня, главное, смешали?! С Хабибулиным сторожить — ещё не сторожил!
БАБЁНКА. Он вьетнамец, не Хабибулин, он же ясно вам сказал.
СТАРИК. Да он ни слова еще не сказал, только ты, сорока, балаболишь без передыху. Ты документы у него видела? Может он — вор?
БАБЁНКА. (Вяжет.) Позвонили же, сказали: «Шлём вам на усиление вьетнамца». Я ему двери открываю, а он, как солнышко, стоит на пороге, говорит: «Я — вьетнамец, здрасьте…»
СТАРИК. Даунклуб, блин. Солнышко! Так, может, это воры, сообщники позвонили, вьетнамцы же такие вот как вот и он вот, а?!
Вьетнамец что-то пишет на бумажке.
ДЕВОЧКА. (Читает надпись на бутылке с уксусом.) Аг-д-ам… Конь-я-к…
СТАРИК. Я тебя спрашиваю — кто прислал, ну?! Старший по смене?! Троих?! Ну ты — ладно, ты — с ней, понятно, но этот, этот, видала?! Зырит и зырит, чума японская. Он по-русски хоть бум-бум? Чуркестан, угрёбище, шнобель пипкой, глазки — пуговки, помесь негра с мотоциклом, квазиморда, говоришь по-русскому, нет, ну?!!!
БАБЁНКА. Он вьетнамец, прекратите. Надо дружить с народами всех стран.
ДЕВОЧКА. (Раскладывает вилки на столе.) Это — мами, это — папи, это — снова мами, это — снова папи. (Старику.) А тебе — нет.
СТАРИК. Идите домой, сказал! Я сам досторожу. Зачем он нам нужен? Зачем нам его прислали? Ружье бы лучше дали, чем его. Даунклуб, блин. (Вдруг закивал головой, захрапел и уснул на стуле.)
БАБЁНКА. (Крутит ручку маленького радио, которое на столе напротив него стоит.) Какой пьяный, нафлоконился своей червивки уже… Уже и на массу давит, старый… Прям укатайка с ним. Портит вот впечатление о русском народе перед иностранными гостями, как не стыдно, ай-яй-яй. Вы на него — ноль. Не все русские одинаковы. (Пауза.) Ой, стучит кто?
Прижалась к Вьетнамцу. Молчат. Смотрит Вьетнамцу в глаза, улыбается.
Нет, показалось… Какой вы худенький… Как у вас сердце бьется. Прям как у моего котенка, когда его носом совать в наделанное надо. Худенький вы, так бы и накормила. (Пауза, смотрит Вьетнамцу в глаза, улыбается.) А у вас девушка есть там? Нету? А почему вы на русской не женитесь? Русские девушки, да и женщины тоже, очень ценятся в мире, я слыхала, за красоту и покладистый характер и норов. Нет? (Вьетнамец трясёт головой.) Ну вот, видите, и вы тоже слыхали это, а он говорит — вы не понимаете по-нашему. Я вот думаю, что русский язык все народы мира понимают, он простой и понятный, и его быстро все начинают понимать. Так? А вы нам не могли бы приглашение туда сделать? Я из-за дочки, чтобы мир ей показать, в общем-то, хотелось. Как вас зовут? Наверное, как-нибудь так вот: Тянь? Да? У всех вьетнамцев такие вот имена? Тянь, да?
ДЕВОЧКА. (Раскладывает вилки на столе вьетнамцу и старику.) Это — тебе, это- ему, это — папи, это — снова тебе, это снова ему, это — снова папи. (Матери.) А тебе — нет.
БАБЁНКА. Тихо ты, дрянь чертова.
ДЕВОЧКА. Тянь-дрянь, тянь-дрянь.
БАБЁНКА. Заткнись, сказала. (Вьетнамцу.) Это доча моя. Доча, не балуй, сейчас шишига, бабайка придёт, ну, как ты себя ведёшь? У нас международный разговор, прием, можно сказать, мы про дружбу между народами, а ты? Поняла? Значит, Тянь? Ой, как хорошо. Надо же, до чего хорошо. Тянь, да? Тянь…
Старик проснулся, вскочил, бегает по пельменной, машет руками.
СТАРИК. Уходите отсюдова, я один досторожу! Забирай её, его и иди с ним спать.
БАБЁНКА. Да что вы меня со всеми всю ночь ложите. Спите ложитесь, давайте, сами! Спал ведь уже, нет — вскочил!
СТАРИК. Да я же вижу, что он тебе понравился — ну и иди с ним, я один буду!
БАБЁНКА. Ну, понравился. А вам-то? Он худой, жалко его. По-русскому не говорит, но понимает. Я бы его пожалела, погладила. Покормила бы.
ДЕВОЧКА. Кто тут сидит, того люблю, кладите в парту по рублю. Ну, клади? (Толкает Старика в бок.) Понял, нет, клади?!