БАБЁНКА. Почему это?
СТАРИК. У меня сосед грузин — его тоже так зовут. Тянь-Тянь. Дай юань на хань.
БАБЁНКА. Ой, какой вы, а? Надо дружить с народами всех стран. Тянь, не слушайте его. Не слушайте. Не все русские такие одинаковые, как кажутся на первое впечатление. Будьте добры, прекратите давайте. (Вытерла под носом.) Сторожите дальше, но без скандалов и выяснений. Идите обход делать, мы посидим тут, посторожим, сейчас пельмени сварятся, поедим русскую пищу, иностранцу важно русскую пищу поесть, вода закипит, вот и поедим.
СТАРИК. Обязательно жрать им. Молчи, не сявкай, сыроежка блатная. Мы с тобой — русские, мы договоримся. А вьетнамцев нам в сторожа, чтоб сторожили богатство нашей Родины — до такого Россия ещё не докатывалась!
БАБЁНКА. Он студент, наверное, подрабатывает, наверное, и вьетнамцы тоже люди, им тоже есть хочется. Правда ведь, Тянь?
ВЬЕТНАМЕЦ. Правда.
БАБЁНКА. (Радостно.) Ой, сказал: «Правда»! Ой, сказал! Говорит, надо же! Прав-да, да? Прав-да. Газета «Прав-да», да? Я же сказала, что русский язык все народы понимают и быстро обучаются ему, потому что он простой и лёгкий, так ведь, Тянь, правда?
СТАРИК. Ишь, бурундук, сидит, «правда» говорит. Какая тебе тут к хернанам правда? Какую тебе тут правду надо? Тут русская правда кругом.
БАБЁНКА. Да отстаньте вы от него.
СТАРИК. Куртофан у него зыканский. Вьетнамцы не работают, а только на рынке спекулируют. А он — тут. (Кричит.) Ты почему тут, э, ну?
БАБЁНКА. Отстаньте от него, он по-русски не сильно, учится пока, но всё понимает. А главное — он нас защитит, потому что все вьетнамцы могут кунфу или дзюдо, так ведь, Тянь? Они все маленькие, но жилистые, у них мускулы есть, хоть и не видно.
СТАРИК. Прям так его разглядывает, прям раздевает. Любовь, ага? В кого? Во вьетнамца! В смесь татарина с кобылой! Да я тебе говорю, может, он — вор? (Открывает газету.) Кругом воры. Вот, слушай: «В городе действует бурятская мафия. Под видом сторожей они проникают в доверие к сторожам разных предприятий, в том числе и общественного питания…» Хернаны поймёшь, чё сказал.
БАБЁНКА. Ничего не понимаю. Да что вы всё врёте? В газете так пишут? Буряты, да еще и в доверие? Так пишут?
СТАРИК. Пишут!
БАБЁНКА. Обманываете всё.
СТАРИК. Правильно пишут: доверять никому нельзя!
БАБЁНКА. Ну, прям укатайка с вами. Дак то ж бурятам. А он вьетнамец. Правильно, Тянь?
СТАРИК. Да он сидит уже третий час, слушает, скучный, молчит, на нервы действует, кислый, про себя не расскажет, зачем мы тут собрались? Про себя рассказывать! Давай?! Ну? И не пьет, главное.
БАБЁНКА. А вы налейте.
СТАРИК. Сейчас, отлил вам. Хернаны вам, суки, моего горючего, понял?!
БАБЁНКА. Прекратите. Охраняйте, пожалуйста, дальше. Он послан к нам Богом, то есть, на усиление, и правильно. Вы тут раньше сторожили? Ну, теперь ясно. Три раза за последнее время пельменную обокрали, в газетах писали.
СТАРИК. В мой огород кинула? Даунклуб. Всех собрали. Баб, детей, вьетнамцев пельменную сторожить, на картину смотреть. Врут всё. (Шепотом.) Я не боюсь правду сказать. Вы — боитесь, а я — не боюсь. Все ваши газеты «Правды» врут. Ничего тут не обворовывали. Я тут сторожу. Тут тараканы да крысы только. Тут они с директором сами всё повыкрали, а теперь говорят.
БАБЁНКА. (Вяжет.) Ну, вы это начальнику смены скажите. А мне — за смены платят. Меня назначили сюда, я и работаю. У меня — трое. Вдруг проверка, он придёт, а меня нету. Что тогда? Идите на обход.
Старик встал, бормочет что-то, ушёл, бренча ключами.
МОЛЧАНИЕ.
Вьетнамец вдруг подошел к картине, смотрит на неё. Показал пальцем на младенца. Повернулся к Бабёнке, слёзы у него из глаз бегут.
БАБЁНКА. Что, Тянь? Что вас интересует? В смысле, что это там такое, да? Ну вот, и вы, Тянь, тоже интересуетесь этим. (Улыбается, встала, подошла к картине.) А почему плачете, Тянь? Почему?
МОЛЧАНИЕ.
Не надо плакать, Тянь. А то я тоже. Интересно вам, что там, на картине, дальше, да? Вот там горы, реки, там солнце всходит, там, наверное, люди живут. Как они там жили, интересно? Там, наверное, трудно людям было. Там никаких не было приспособлений для быта, в смысле. Там не было всяких аппаратов. Да и электричества не было. Ведь так, Тянь? А значит — было трудно им. Бедные, как они там жили.
МОЛЧАНИЕ.
Вьетнамец тычет и тычет пальцем в картину, что-то сказать пытается.
Картину сюда зачем повесили, да? Это хочете спросить? А я считаю, что правильно. Пусть висит. Тут всегда алкаши разные собираются, выпивают, шумят, кричат, курят. Вот чтоб они не кричали, не выпивали, не шумели, молчали, смотрели бы на картину и что-то хорошее думали бы про то, что там — дальше, и вообще про жизнь. Может, это кто-то из посетителей и нарисовал картину, и подарил для пельменной, для уюта. Есть ведь и выпивающие художники, вот он и нарисовал. Для того, чтоб все думали — и выпивающие, и не выпивающие.
Вьетнамец смотрит на Бабёнку, молчит, плачет.
Надо всегда думать, правильно вы говорите, Тянь. Тридцать лет — и нету человека, уже ему навстречу или сзади другой идёт, а этот — умирает. Быстро-быстро всё. Вот у меня когда сестра умерла год назад, ей было тридцать, болела сильно, умерла и я её хоронила, и подумала тогда у гроба, что я что-то такое важное поняла про жизнь, про всё-всё вокруг и долго про это думала, что я стала такая умная, добрая к людям, мудрая какая-то сильно. Все ночи напролет плакала. Лягу на спину и плачу, плачу, у меня вот ямка тут на груди слез полная, целая ямка слез. А теперь год прошел и все забылось, стерлось и не помню, что это я такое важное поняла тогда. Забыла. И жизнь идёт так. Целый день бегаю, бегаю, жрать достаю для своих короедов, у меня их трое, а отца нету, так вышло. Бегаю, бегаю, сумками домой жратву таскаю — то там урву, то там урву, ращу их, кормлю, все просят — жрать дай. У меня вот руки длинные, вытянутые — знаете, отчего? От сумок от этих. (Пауза.) Тянь, что вы сказать хотите? Скажите, ну? Ну, ладно, я тогда спрошу вопрос: у вас мама есть, Тянь?
ВЬЕТНАМЕЦ. Мама. Мама. (Что-то показал руками.)
Вьетнамец молчит, смотрит на Бабёнку. Та вдруг засуетилась, подтолкнула Девочку к нему.
А она у меня петь умеет. Да, ведь, доча? А ну, спой что-нибудь для дяди. Он нам приглашение сделает во Вьетнам, мы туда съездим и посмотрим, там, доча, так же красиво как на этой картине, везде бананы и апельсины. Спой, дурочка, застеснялась. Пой, ну?
ДЕВОЧКА. Уй!
БАБЁНКА. Пой, сказала, пой, если во Вьетнам хочешь! Хочешь?
ДЕВОЧКА. Хочу!
БАБЁНКА. Ну, пой!
ДЕВОЧКА. Не ори, спою! (Поёт и танцует.)
МОЛЧАНИЕ.
БАБЁНКА. Тебя в садике научили говну этому? Ты чёкнулась, что ли, такое петь? Ты чего запела-то? Ты пой что-нибудь русское для иностранцев! Давай, ну?
ДЕВОЧКА. (Молчит, потом вдруг кричит истошно.) Баба сеяла горох, ох, ох, ох, ох! Села, поела, опять пошла! (Танцует с вилками.)
БАБЁНКА. Вот, молодец, другое дело.
Старик вошёл, видит Бабёнку и Вьетнамца у картины. Сел за стол, достал бутылку из-за пазухи, пьёт. Злой.
СТАРИК. (Вьетнамцу.) Слушай, у тебя резьба в заднице есть?
БАБЁНКА. Нет, у него нету, пристал!
СТАРИК. Нету? Такой молодой, а уже сорвали. (Хохочет.)