Слова его только усилили подавленность, не отпускавшую меня: надо мною, омрачая настроение, тяготело нечто, что я обязан был совершить или чему, напротив, был призван не дать свершиться. Однако что же это было, мне так и не удавалось постичь. Я решил направиться к «развалине». Но не прямиком, а сделав небольшой крюк, через площадь у школы и аллею сосен, что рядом с нею. Мне вдруг показалось, что незнакомка, неожиданно появившаяся в запущенном саду за Домом культуры, должна была подать мне некий важный знак, но я отказался его уловить. Что пугает меня? Почему вдруг я убежал от нее? Ведь я же убежал. А когда оглянулся, незнакомки уже там не было. Словно растаяла она в вечерних сумерках. Худая, прямая, подтянутая, в странной одежде путешественницы. В одной руке — дорожный посох, через другую переброшен плащ. Будто не июнь стоит на дворе. Мне она показалась похожей на туристок, бродящих по Альпам. Быть может, она из Австрии? Или из Швейцарии? Что она хотела мне сказать и почему я от нее убежал? На это не нашел я никакого ответа. Так же как и не сумел ничего предположить по поводу предстоящей беседы с Бени Авни: отчего не смог он просто поговорить со мной прямо на автобусной остановке, где мы встретились, а пригласил к себе в кабинет, да еще и в необычное время, в пятницу после полудня, когда все заняты приготовлениями к празднованию Субботы?
В конце улицы Тарпат, в тени, на скамейке, лежал небольшой пакет в коричневой обертке, перевязанный черным шнуром. Я задержался у скамьи, наклонился, чтобы разглядеть надпись на пакете. Но никакой надписи там не было, и я осторожно перевернул пакет, перекатывая его с одного бока на другой. Коричневая оберточная бумага была гладкой со всех сторон. После краткого колебания я решил не вскрывать пакет, хотя и чувствовал, что должен поставить в известность кое-кого о том, что найден сомнительный сверток. Но кого? Этого я не знал. Обеими руками поднял я находку. Она показалась мне довольно тяжелой для свертка такого объема, тяжелее, скажем, пачки книг, будто заключала в себе камни или металл. Все это вызвало у меня опасения, и я с превеликой осторожностью положил пакет на скамью. Я обязан был известить полицию о находке подозрительного предмета, но свой сотовый телефон оставил я на столе в офисе, потому что вышел немного пройтись и не желал, чтобы повседневные дела беспокоили меня во время краткой прогулки.
А тем временем последний свет постепенно угасал, и только мерцание заката еще трепетало на спуске улицы, словно оттуда подавало мне сигнал, чтобы я шел туда, либо, наоборот, призывало меня держаться подальше. Глубокие тени заполнили всю улицу, тени высоких кипарисов и изгородей, окружающих дворы. Но эти тени не стояли на месте, а двигались, словно склонившись искали что-то потерянное. Спустя несколько минут зажглись уличные фонари, но тени не отступили, а, кувыркаясь, смешались под легким ветерком, пробежавшимся по кронам деревьев. Казалось, невидимая рука треплет и ерошит листву.
Я остановился у сломанных железных ворот, ведущих во двор «развалины», постоял там несколько секунд, глубоко вдохнул легкий аромат олеандров и горьковатый запах герани. Казалось, дом пуст, никого в нем нет, потому что ни в окнах, ни во дворе не горел свет. Только стрекотанье сверчков доносилось из колючек да слышалось кваканье лягушек в соседнем дворе, а еще настойчивый лай собак в дальнем конце улицы. Почему я пришел, не позвонив, не назначив предварительно встречу? Ведь если я позвоню сейчас, когда стемнело, обе женщины, несомненно, перепугаются. А может, вообще не откроют дверь. Их, возможно, и дома нет, ведь ни в одном из окон нет и огонька. Я было собрался уйти и наведаться в другой раз, но, передумав, открыл калитку, ужасно заскрипевшую, пересек темный двор и дважды постучался в дверь.
Дверь мне открыла Ярдена, девушка лет двадцати пяти, дочь покойного писателя Эльдада Рубина. Мама и бабушка уехали в Иерусалим, а она прибыла из Хайфы на несколько дней, чтобы без помех посидеть над семинарской работой об отцах-основателях Тель-Илана.
Я помнил Ярдену еще девочкой, потому что однажды, когда было ей лет двенадцать, появилась она в моем офисе по поручению отца, просившего у меня план или карту Тель-Илана. Была она тогда похожа на стебелек — худенькая, стеснительная, светловолосая, с тонкой высокой шеей. Нежное лицо ее выражало удивление, словно все происходящее в мире поражает ее, вызывая смущенное изумление. Я тогда еще попытался завязать с ней разговор об отце ее, о написанных им книгах, о посетителях, прибывающих в их дом со всей страны, но Ярдена отвечала только «да» и «нет» и лишь один раз произнесла: «Откуда я могу это знать?» Так и закончилась наша беседа, не успев начаться. Я дал ей копию карты деревни, которую просил ее отец, она поблагодарила и ушла, оставив за собою легкий шлейф смущения, робости, изумления. Будто я и мой офис весьма и весьма удивили ее. С тех пор случалось мне встречать ее несколько раз в кооперативном магазине Виктора Эзры, в здании поселкового совета, в поликлинике, и всегда она мне улыбалась, словно я был ее родственником, но говорила со мною очень мало. И всякий раз оставалось во мне такое чувство, будто я что-то упустил, будто должен произойти между нами некий разговор, который пока еще не состоялся. Шесть или семь лет тому назад она была призвана в армию, а отслужив, уехала — так у нас говорили — учиться в Хайфу.