Бывает так во время странствий – проснешься и не знаешь где… Это случилось со мной после первой ночи в Вашингтоне. Я провел 6 дней на море, привык просыпаться утром в моей каюте и покачиваться на койке, а тут вдруг – твердая почва, комната, большая постель… Где я? И тут мне вернулся разум – я в посольстве, приехал вчера вечером. Добрейший посланник Кирилл Васильевич Струве меня встретил, обласкал как родного, пригласил остановиться у него… Мне тут хорошо, уютно, совсем как дома… Лежу в полузабытьи на мягкой кровати и наслаждаюсь музыкой. Кто-то в зале играет на рояле, играет прелюдии и фуги Баха, и как играет!.. Чтобы так с утра упражняться над Себастьяном Бахом, нужно быть заправским музыкантом… Кто бы это мог быть?.. Посланник – вдовец, живет один в посольстве, он не музыкант; его четыре дочери воспитываются в Петербурге…
Камердинер принес мне утренний чай.
– Кто играет так хорошо? – спрашиваю.
– Мистер Андреев.
Мне эта фамилия ничего не говорит. Андреев. Мало ли Андреевых на свете?..
В назначенный час являюсь к моему начальнику в кабинет.
– Ну вот, – говорит добрейший Кирилл Васильевич, – я вас теперь проведу в канцелярию… Вы познакомитесь с Андреевым.
– Кто такой Андреев?
– Андреев… ах, какой музыкант!.. Он попал сюда фуксом. Его прислали из Петербурга для ревизии консульств, а в это время при мне никого не было… вы еще не были назначены, а 1-й секретарь был командирован в Нью-Йорк управлять консульством. Вот я и задержал его у себя с согласия министерства. Здесь он в большом ходу. Его приглашают, наслаждаются его игрой… действительно пианист изумительный…
В канцелярии я нашел маленького человечка лет сорока, довольно невзрачного на вид, мешковатого, с круглой плешивой головой и длинными редкими усами, торчащими, как у морского котика, – Андреев.
Познакомились. У Андреева было приятное выражение лица, доброе и робкое.
– Ваш приезд для меня тяжелый удар, – сказал он мне полушутя-полусерьезно. Мне придется уехать, вернуться в министерство и засесть за бухгалтерию, скучную, одуряющую, механическую работу…
– Мне надо было потонуть в океане?
– И это бы не помогло, – продолжал он тем же тоном. – Прислали бы другого секретаря. Дни мои во всяком случае были сочтены. Я ведь здесь только временно, мое место в счетном отделении, в верхнем этаже Министерства иностранных дел.
– Да ведь вы же не прикованы к вашему месту. Если вам здесь нравится, попросите, чтобы вас сюда назначили или прикомандировали.
Андреев замахал руками.
– Немыслимо… Я к дипломатической службе вовсе не приспособлен, я и экзамена не сдавал, да у меня и средств достаточных к тому нет.
– Это не беда, – сказал я, – холостой может справляться, живя на жалованье секретаря…
– Так-то так, но для жалованья секретаря нужно иметь пост секретаря, а кто возьмется назначить меня секретарем посольства? Если я только заикнусь, мне сейчас же заткнут глотку: «вы – бухгалтер»… и кончено. И действительно, я занимаю штатное место в министерстве, прилично оплаченное… Я завишу от этого места – у меня на руках старушка-мать, которая меня воспитала… бросить ее я не могу. Нет, уж мне не судьба быть дипломатом, а только, что и говорить, карьера ваша завидная. Немного я вкусил этой жизни, а не забуду никогда – мне кажется, я здесь провел лучшие дни моей жизни…
Мы очень скоро подружились с Андреевым. Посланник был прав – Андреев в Вашингтоне был в большом спросе. Он был завален приглашениями.
Обыкновенно, после обеда хозяйка дома подходила к нему и просила сыграть что-нибудь. Андреев не ломался. Садился за рояль и играл. Играл много и долго. Репертуар у него был громадный и очень разнообразный. Он не обижался, когда после вагнеровского цикла Нибелунгов его просили играть вальс из модной оперетки, или к нему подбегали барышни и, делая очаровательные улыбки, «о, мистер Андреев», щебетали они, «вы так хорошо играете, продолжайте – нам так хочется потанцевать»…
И Андреев, обтирая пот с лоснящегося черепа, снова садился за рояль и играл вальсы до изнеможения.
Конечно, в обществе все ему были благодарны – кто за музыку, кто за танцы, – и все дамы сыпали ему комплименты, посылали ему любезные записки с приглашениями, сами заезжали в посольство или посылали за ним свои кареты.
Андреев был в восторге. Ничего подобного он раньше не переживал. На вечерах Андреев сиял в полном смысле этого слова.
Временами, однако, на него находила тоска. Лицо вытягивалось, и он становился задумчивым и молчаливым. Однажды, возвращаясь с какого-то вечера, где его особенно чествовали, Андреев внезапно впал в мрачное настроение.