Вставало солнце, издали доносился гул пробуждающегося города-колосса, а ворвавшийся в палату свежий живительный воздух точно затушил угасающую свечу… умирающий перестал дышать.
Среди гробового молчания я вдруг услышал удивительно мелодичный женский голос, произносивший слова молитвы, которую обыкновенно читают над мертвыми. То была одна из сиделок с изумительно милым, вдохновенным лицом, напутствовавшая отошедшего в вечность человека.
Я впоследствии узнал, что ее звали в госпитале «ангелом смерти».
Утром я вызвал консула и поручил ему заняться делом о таинственном соотечественнике. Прежде всего надлежало выяснить, кто он такой.
Что он русский – в этом нельзя было больше сомневаться. В его скромной квартире нашлось немало русских бумаг, заметок, записок, личных счетов – все на русском языке, но нигде никакого намека на его происхождение. Его знали в Нью-Йорке около сорока лет как Николая Андерсона, и никому из соприкасавшихся с ним и в голову не приходило, что Андерсон – русский. Служил он в какой-то торговой конторе, мало с кем знался и вел одинокую, однообразную, скучную, в высшей степени скучную жизнь мелкого служащего в большом торговом предприятии. Таких, как он, – десятки, сотни тысяч в необъятном море торгового мира Нью-Йорка.
Единственный документ, в котором покойный высказал свою волю, была коротенькая записка, очевидно написанная им перед тем, как он свалился со своего рабочего кресла на службе. Она была на английском языке. Вот ее текст:
«Я скажу русскому консулу, кто я. Во всяком случае, я – русский. Если что со мной случится, прошу тело предать сожжению, а пепел перевезти в Россию семье моей».
Записка подписана: Николай Андерсон.
По возвращении в Вашингтон, я вошел в колею обычной дипломатической жизни и вскоре позабыл о таинственном покойнике, которого принял на свое попечение.
Как-то с утренней почтой получаю очень аккуратную черную металлическую коробочку с надписью печатными белыми буквами на черном фоне: «Николай Андерсон, скончался в Нью-Йорке тогда-то». При посылке бумаги с черными печатями, удостоверяющими, что в посылке пепел Андерсона, сожженного тогда-то, в присутствии нашего консула, таких-то и проч. Формальности все были соблюдены. От меня требовалась только расписка в получении останков Андерсона.
Я думал, что эта посылка мне обойдется дорого, так как все расходы по смерти неизвестного соотечественника я взял на себя, но оказалось, что аукцион его вещей покрыл почти сполна все траты консула. Осталось только исполнить его волю, перевезти его пепел в Россию и предать эти останки земле.
Ввиду моего скорого отъезда в отпуск, я взялся это исполнить.
Сначала я поставил черную коробочку на свой письменный стол в канцелярии, но скоро заметил, что она меня смущала. Пепел-то пепел, но все же это останки человека. Покойник все время представлялся мне, как я его видел при последнем издыхании, и мешал работать.
Я запер коробку в несгораемом шкафу посольства. Как нарочно, в это время было много шифрованных телеграмм из Петербурга и мне приходилось постоянно открывать несгораемый шкаф и вынимать оттуда шифры. Всякий раз покойник смотрел на меня укоризненно из своей черной коробочки, которая стояла на полке шкафа, словно могильный памятник в миниатюре. Мой отъезд все задерживался то по той, то по другой причине.
Наконец, когда настало время укладывать чемоданы, я был в большом затруднении, куда мне положить Николая Андерсона.
Я, право, не мог его поместить в моем дорожном мешке, вместе с зубными щетками, губками, мылом и пр. Мне казалось непристойным втиснуть его в кожаный чемодан с сапогами, ботинками и ракетами для игры в теннис. Думал я положить его в сундук с моим платьем и бельем, но и тут мне неприятно показалось, чтобы останки Андерсона покоились рядом с моими рубашками и носовыми платками… Никак я не мог найти ему подобающего места. Наконец, мне пришла счастливая мысль. Был у меня кожаный футляр для моего цилиндра. Цилиндр я оттуда вынул, подарил его моему конюху-негру, а черную коробку с пеплом Андерсона, завернув в бумагу, вложил в кожаный чемоданчик.
Была летняя пора. Пароход отходил из Нью-Йорка битком набитый. Много знакомых, масса нарядных дам, у всех веселые лица, праздничное настроение. Я подъехал к пристани за десять минут до отхода. Пароход уже дал первый гудок, а на палубе оркестр играл популярный марш.
– Скорей, скорей, – кричат мне.
– А где мои вещи?
– Не беспокойтесь, все в вашей каюте, спешите.
Пожимают руки, хлопают по плечу, обнимают, кругом смеются, толкают, незнакомые заговаривают:
– Сейчас снимают трап, бегите, довольно вам прощаться, лучше возвращайтесь назад поскорее…