– Что за чертовщина! – подумал я, глядя на болтающийся на вешалке чемоданчик, неужели в самом деле покойники приносят несчастие на море?.. А ну как эта махина в самом деле пополам сломается… Чем черт не шутит? Помощник капитана говорил мне, что единственная, по его мнению, опасность крушения является всякий раз, когда корма и нос судна стоят на двух волнах, а корпус остается, так сказать, в воздухе, вне воды… Вот в такие моменты судно может сломаться. Чем больше судно, тем оно опаснее в этом отношении… Неприятно об этом думать во время шторма, когда сигару бросает, перебрасывает и треплет какой-то злой дух, разъяренный против предприимчивости человечества, дерзающего с ним тягаться.
Сильвии я больше не видел с самого того вечера… Она не выходила из каюты. Ее мужа я встретил только один раз. Он пробирался не без труда в аптеку.
– Ваша жена больна? – спросил я.
– Она не переносит качки, – сухо ответил мне керосинный вице-король и холодно посмотрел на меня стеклянными глазами.
Сильвия не выходила из моей головы. Мне было страшно совестно перед ней, зная ее предубеждение против мертвых. Я не мог не сказать ей правды, а между тем сколько тревоги и страданий эта правда могла ей причинить…
Так думал я, переходя с большим трудом из одного салона в другой, в тщетной надежде встретить мою соседку по каюте.
Но вот вдруг буря как будто начала стихать. Реже стал винт работать над водой, слабее становились удары волн по кораблю, сигара меньше трещала. Мы, очевидно, выходили из сферы шторма, или шторм от нас удалялся.
– Мы вылезли из «чертовой дыры», – громогласно произнес капитан, и судно сразу оживилось.
Пассажиры, как тараканы, повыползали из всех щелей, и снова восстановилась оборвавшаяся на некоторое время пароходная жизнь. По мере того как море стихало и делалось снова гладким, настроение пассажиров менялось – из придавленного оно обращалось в шумливое и радостное. Опять пошла музыка, игры, танцы, и в таком приподнятом настроении мы подошли к берегам старой Европы. Трансатлантик, снова обратившийся в морского гиганта, бросил якорь в Шербургском рейде. Подошли тендеры, и тараканов начали спускать на землю.
Часть пассажиров, те, которые ехали в Париж, сходили на берег в Шербурге, остальные, которые ехали в Англию, оставались на пароходе. Я знал, что Гудсоны отправлялись в Лондон, мой же путь лежал через Париж и Берлин в Петербург. Сильвии я так больше и не видел.
В Париже я задержался целую неделю, в Берлине пробыл три дня и только по прибытии в Питер раскрыл я впервые чемоданчик, где сохранял останки неизвестного мне соотечественника.
Раскрыл… и обомлел. Металлической коробочки с пеплом Николая Андерсона в нем не было. Чемоданчик был пуст. Тщетно, похолодевшими руками рылся я в оберточной бумаге, наполнявшей чемодан, – коробочки в нем не было, но на дне чемодана лежало письмо на мое имя.
Почерк был мне незнакомый, но я догадался, от кого письмо, прежде, нежели вскрыл конверт.
«…Да, – писала Сильвия, – это я сделала. Я выбросила за борт вашего мертвеца… Я долго терпела, но когда во мне созрела мысль, скажу более – уверенность, что мы потонем, что судно сломается пополам, я вошла в вашу каюту. Вы крепко спали. Я не захотела вас будить по причинам, которые вы понимаете. Чемоданчик болтался на вешалке, а ключи лежали на столе. Остальное нечего описывать. Я долго молилась за Николая Андерсона, а под утро, улучив минуту, бросила его в пучину. Я видела своими глазами, как черная коробочка исчезла в белой пене – ваш неизвестный соотечественник получил морское погребение… Не прошло и часа после того, как буря стала стихать, а утром помощник капитана нас поздравлял – мы вышли невредимы из чертовой дыры… Если ваш соотечественник совершил когда-то что-то злое, а он мне представляется большим грешником, – да простятся теперь тяготевшие над его душой прегрешения. Вместо двух тысяч неповинных жизней, наполнявших пароход, чертова яма получила прах лишь одного грешника. Согласитесь, что это правильнее. Я хочу надеяться, что вы на меня не посетуете за то, что я сделала. Во всяком случае, я не буду спокойна, пока не удостоверюсь в этом. Не пишите мне ничего, прошу вас, но при случае пришлите мне пачку чайных роз, мой любимый цветок. Я пойму, и мы никогда больше не будем вспоминать ни об этом кошмаре, ни об ангеле смерти».