В день его отъезда мы все, дипломатический корпус, собрались на вокзале, чтобы с ним проститься.
Послы и посланники стояли вокруг отъезжающего несколько смущенные, не зная, что сказать. Всех больше был смущен итальянский посланник, хоть он и хорохорился, что очень счастлив вернуться домой, куда ему во всяком случае нужно было приехать по разным делам.
Это не было искренно. На самом деле посланник вовсе не собирался домой и, если бы не этот злополучный случай линча, продолжал бы порхать в вашингтонских салонах. Внезапный отъезд ему еще тем более был неприятен, что он не был уверен, как его примет маркиз Рудини, тогдашний итальянский премьер, получит ли он другое место или останется за штатом. Так как посланник был довольно зрелых лет, всего больше он опасался, что министерство использует инцидент новоорлеанского линча, чтобы просто-напросто выставить его в отставку.
Перед самым отходом поезда посланнику подали телеграмму. Он нервно распечатал ее, и на лице его выразилось недоумение. Протянул мне измятую бумажку.
– Это, кажется, ваша протеже, Боткин? – спросил он меня.
Я прочел: «Счастливого пути и скорого возвращения. Вирджиния Линч».
– Да, – сказал я, – это та самая барышня, с которой вы познакомились на балу холостяков.
Все вспомнили шутку посланника и ответ мисс Линч, но никто не обмолвился. Наступило неловкое молчание.
– Будем надеяться, – сказал я, – что любезное пожелание мисс Линч вскоре осуществится.
– Да, да, – заговорили в один голос дипломаты, – скорого и счастливого возвращения…
Но на самом деле никто не надеялся, что старый дипломат вернется в Вашингтон, и всякий в тайнике души радовался, что не с ним самим произошла эта катастрофа.
Поезд тронулся.
– Прощайте!.. Нет, до свидания, до свидания, до свидания…
Вирджиния Линч оказалась хорошим пророком. С отъездом итальянского посланника из Америки и американского из Италии напряженное настроение сразу упало. Все успокоились, и о линче в газетах не было больше и помину.
Через шесть месяцев итальянский посланник был уже обратно в Вашингтоне. Он вернулся из Рима, торжествующий, словно одержал какую-то победу. Между Квириналом и Белым домом происходил обмен любезностями, шла речь о возведении посланника в послы и о преобразовании итальянской миссии в посольство.
– Вот видите ли, юный друг мой, – говорил мне, прогуливаясь по вашингтонским бульварам старый дипломат, – судьба наша, современных дипломатов, поставлена в зависимость от целого ряда случайностей…
Вы можете с неба звезды хватать и вместе с тем так оскандалиться, что история пригвоздит вас к позорному столбу, и, наоборот, петый дурак может прослыть за тонкого дипломата, если в известный момент окажется на месте или будет отсутствовать. Все зависит от обстоятельств, в которых мы, дипломаты, совершенно неповинны…
Вспомните для примера историю новоорлеанского линча… Ведь дело чуть не дошло до вооруженного столкновения… В Италии под влиянием печати люди были так наэлектризованы, что требовали войны, готовы были наброситься с ножами на американских туристов, довольно было одной спички, чтобы возгорелся пожар, и бедствия были бы неисчислимы… Из-за чего? Из-за одиннадцать линчированных хулиганов. К счастью, правительства Соединенных Штатов и Италии догадались разорвать сношения и отозвать представителей.
К счастью также, что это случилось как раз во время, когда такая мера могла удовлетворить обе стороны, но сам итальянский посланник в этом деле был вовсе ни при чем. Он послужил только козлом отпущения – вот и вся его заслуга, за которую его теперь чествуют и здесь, и дома… Козел отпущения и больше ничего… равно как и случай линча послужил лишь предлогом для разжигания страстей, но линч сам по себе, суд линча здесь ровно ни при чем… Случись то же самое в другой момент и не подхвати газеты этого инцидента, новоорлеанская расправа прошла бы без последствий.
Так-то, мой юный друг, зарубите себе это на ум: современный дипломат есть козел отпущения. Хорошо, когда обстоятельства складываются в его пользу, а если нет – ничего не поделаешь: пиши пропало.
Оклаваха, или Поездка во Флориду
Хотя я был молод и крепок здоровьем, но американский сезон оказался и мне не по силам.
Всю зиму я, как мячик на теннисе, перелетал из Вашингтона в Нью-Йорк и обратно. В то время не было ни автомобилей, ни аэропланов, приходилось довольствоваться ночными поездами и спальными вагонами, чтобы не пропускать утренних канцелярских часов в посольстве и в то же время обедать в Нью-Йорке, наслаждаться оперой, дирижировать котильонами, ставить живые картины, участвовать в благотворительных спектаклях и т. и.