Так проходило время. Пароход медленно подвигался вперед по изгибам Оклавахи. Стемнело, на мачтах зажглись факелы. Живописные берега казались еще более дикими и таинственными. По временам большие птицы – испуганные цапли, пеликаны и злые орлы – налетали на наш пароход и в ужасе отлетали, ослепленные факелами. На корме начался концерт – запела хором пароходная прислуга. Пассажиры разошлись. Я оставался один на верхней палубе с Пегги, продолжавшей неподвижно лежать в кресле.
«Ну, теперь заговорю с ней», – думал я, а между тем оставался нем. «Неужели я застенчив? – спрашивал я себя. – Неужели?.. Почему, с какой стати?.. Передо мною взрослый, милый ребенок, вот и все, я хочу его что-то спросить… Ну, что же?..» – но дальше дело не шло.
Вдруг Пегги всем корпусом повернулась в мою сторону, улыбающаяся, со смеющимися глазами.
– Да говорите, что вы смущаетесь, – произнесла она ласково, – такой большой, а точно мальчик…
– Как вы угадали, что я жажду с вами заговорить?
– Взгляните на себя в зеркало, – ответила она, – у вас это на лбу написано.
– Вы, однако, лежали спиной ко мне и видеть меня не могли.
– Но разве нужно видеть, чтобы чувствовать?.. А, кстати, о чем, собственно, хотели вы со мной говорить? – спросила Пегги, глядя на меня в упор смеющимися глазами.
– Обо всем, что вас касается.
– Не трудно удовлетворить ваше любопытство: я приехала продавать свиней и только что совершила очень удачную сделку с плантатором, отчаянным жмотом. Он хотел меня провести, но это ему не удалось. Теперь я на пути в другое место, тоже по свининым делам, – прибавила Пегги серьезно.
– Вы продали вашу плантацию?
– Да, мой отец должен был продать все, что имел в этих краях. Мы не выгребали. Хозяйство наше было слишком маленькое, а денег нет, чтобы поставить дело на широкую ногу. Мы – люди, разоренные междоусобной войной, и с тех пор подняться не могли. Ну, вот, – прибавила она бодро, – теперь начнем новую жизнь.
– И вам не жалко бросать все это?..
– Конечно, жалко, тем более что я ничего другого, как Флориды, не видела и не знаю, я, естественно, привязана к этой природе. Что я стану делать в городе, я себе и представить не могу. Ведь я совсем дикая, едва чему училась. Мать моя умерла, когда я была ребенком, мой бедный отец так был занят работами на плантации, что не имел времени мною заниматься, а братья служат кавбоями в Техасе. Я росла одна среди черных и была счастлива, то есть мне кажется, что я счастлива, потому что я всем довольна в жизни. Я изучила досконально жизнь крокодилов, черепах и змей, но пригодятся ли мне эти знания, раз я не буду больше жить во Флориде, – сомневаюсь…
Мы разговорились об охоте. Тут я убедился, что имею дело с большим знатоком и любителем природы и животных. Пегги осуждала современные способы охоты на крокодилов.
– Это не охота, а бойня. Крокодилов – вернее сказать, аллигаторов – гипнотизируют электрическим фонарем, подходят на лодке совсем вплотную и выстреливают из ружья в упор, прямо в глаз. Ружье обыкновенно бывает обрызгано крокодиловыми мозгами. Противно смотреть. Девчонкой и я охотилась на аллигаторов – ведь здесь их, на реке, видимо-невидимо, – но наша детская охота была все же благороднее, нежели охота взрослых. Братья влезали в воду с длинными железными прутьями и тормошили аллигаторов, дразнили и щекотали их с целью заставить вылезти на берег, а раз на суше, я быстро затягивала их челюсти веревкой. Крокодил с перетянутой глоткой почти безвреден, покорен, как ягненок… Злое, но и глупое же животное…
– А какая разница между крокодилом и аллигатором?
– Да почти никакой. У крокодилов нос более заостренный, и нравом они хуже аллигаторов. Крокодилы теперь редки стали, все больше аллигаторы. Мне, однако, достался однажды крокодил длиною в десять футов; я ему быстро затянула его злоядную ртину простым платком, у меня под рукой не было веревки, а потом мы могли с ним делать, что хотели.
– А ваши братья разве не рисковали, идя в реку за крокодилами?
– О нет! Во-первых, с длинными жердями им нечего близко подходить к животному, а во-вторых, аллигатор не так-то скоро продвигается с места на место. Необходимо только на эту охоту идти в длинных кожаных сапогах, потому что в тех местах, где аллигаторы любят прохлаждаться, вода мутная, грязная и изобилует водяными змеями. Змеи кусаются, когда их беспокоят, но водяные змеи вообще не так опасны, как те, которые встречаются в лесах… Хуже нет змеи, чем гремучка. Их следовало бы всех истребить. Я рада, что могу сказать, что на своем веку уничтожила несколько штук… А вот относительно охоты на черепах, так я этому спорту не сочувствую… Черепаха глупа, спору нет, но она никому не мешает и вреда не чинит. Человек за ней охотится исключительно с целью наживы. Охотники выжидают, когда большие черепахи приходят греться на солнце. В воде с ними ничего не поделаешь, а вот на суше их переворачивают на спину, тогда несчастное животное в вашей полной власти. Перевернуться и снова стать на ноги самостоятельно черепаха не может. Обыкновенно, повалив черепаху на спину, охотники уходят отдыхать, потому что перевернуть большую черепаху не так-то легко, требуется большое усилие взрослого человека… Сердце разрывается слышать, как плачут черепахи, лежа на спине. Плачут, вздыхают, рыдают, совсем как люди… Сколько раз девчонкой я приходила в отсутствие охотников и старалась отпустить этих несчастных животных на волю. Трудно мне это было, но иногда удавалось, надо было также прятаться от охотников, а то, если б меня поймали, худо бы пришлось. Меня спасало от подозрения то, что никто бы не поверил, что такая маленькая, как я, может своими плечами поставить на ноги большую черепаху.