– Не все ли равно… Во-первых, Андреев здесь исполняет обязанности секретаря, а во-вторых, он завтра может сделаться настоящим секретарем. Андреев дельный чиновник Министерства иностранных дел, на отличном счету – этого довольно, мне кажется…
– Вовсе не довольно, молодой человек…
Она собиралась сказать еще что-то неприятное, но в этот момент двери столовой раскрылись, нас позвали к обеду.
Я сидел на противоположном конце стола и рад был, что, таким образом, отделался от нескромных вопросов миссис Хомстэд. Я не мог не заметить, что миссис Хомстэд, принимающая иностранных дипломатов с распростертыми объятиями, Андреева держала на известном расстоянии и чего-то в нем не одобряла… Что именно, я не знал, но инстинктивно догадывался, что она смекнула, будто Андреев – серенький человек.
Миссис Хомстэд, несмотря на все свое пристрастие к иностранцам, делала между ними различие, и такие люди, как Андреев, несмотря на его прекрасные личные качества и музыкальный талант, не производили, очевидно, на нее того впечатления, какого они заслуживали.
Пока Андреев играл в четыре руки с ее дочерью и давал ей из любезности уроки музыки, она находила его пригодным, но, когда учитель музыки вышел из рамки педагога и показал, что он обладает и иными чувствами, он сразу сделался чужим, неизвестным и т. и., словом, нежелательным.
Мне досадно стало за бедного Андреева.
После обеда в испанском посольстве был вечер. Много народу. Танцевали. Среди молодежи я заметил обеих барышень Хомстэд. Красивые и изящные, они выделялись в группе вашингтонских девиц. Пригласил Оливию на тур вальса. Пока мы плавно скользили из одного конца залы в другой, послушно следуя ритму упоительной музыки, я невольно любовался моим партнером – какая она легкая, словно перышко, несмотря на высокий рост, какая стройная, как грациозна, как дивно танцует…
Мы оба молчали, наслаждаясь бостоном; по временам, однако, глаза наши встречались, и тогда она дарила меня едва заметной ласкающей улыбкой. Я ждал, что она заговорит об Андрееве, но она не обмолвилась ни полусловом. Мне показалось, она была не в духе.
Утром мне подали записку. Она была от Оливии.
«Милый Питер, – писала она, – я уезжаю сегодня утром в Нью-Йорк, к моей тетке. Вероятно, надолго. Приезжайте меня навестить. Мне там будет очень скучно, к тому же мне нужно с вами кое о чем поговорить. Итак, не забывайте, что я вас жду в Нью-Йорке».
О чем ей нужно было со мной говорить? Разумеется, об Андрееве, но что именно? Разделяет ли она чувства матери своей к Андрееву или чувство Андреева к ней? Я не знал, но почему-то мне казалось, что страсть Андреева остается без взаимности.
С самого приезда моего в Америку я был с Оливией в добрых приятельских отношениях, как это нередко бывает в Новом Свете между молодыми людьми. Никакого флирта между нами не было. Она была моих лет, но относилась ко мне покровительственно, как старшая сестра к младшему брату. Она журила и пилила меня за всякую глупость, как будто мое светское воспитание было ей поручено. Звала меня по имени и научила, между прочим, танцевать американский бостон, за что я ей был бесконечно благодарен.
Когда я вошел в канцелярию, я застал там Андреева в дурном настроении духа. Он читал нью-йоркские газеты, нервно мял листы и бросал на пол то, что его не интересовало. По временам он задумывался, смотрел куда-то вдаль, затем снова брался за газетные листы и снова кидал их на пол.
– Какие мы болваны, – заговорил он наконец, – сидим здесь, в Вашингтоне, и даже не следим за тем, что творится в Нью-Йорке, всего в четырех часах отсюда… Посмотрите, одних концертов сколько, а опера… что за опера… Нигде в мире вы ничего подобного не найдете… Мне бы очень хотелось послушать Девятую симфонию Бетховена с хором на следующем филармоническом концерте… У нас, кажется, теперь нет ничего спешного в канцелярии, вы одни справитесь с работой, а я съезжу в Нью-Йорк на недельку… Посланник, наверное, ничего не будет иметь против…
На следующий день Андреев уехал в Нью-Йорк, а еще через день после того я получил записку от миссис Хомстэд. На конверте стояло крупными буквами «спешное».
«Мне нужно вас видеть, – писала мать Оливии. – Зайдите, если можете, перед завтраком…»
Нахожу ее в угрожающей позе с телеграммой в руках.
– Я уже раньше догадывалась, – обратилась она ко мне, не без некоторой торжественности, – а теперь больше не сомневаюсь, – ваш Андреев – не джентльмен.
– Итак, вот для чего вы меня отрываете от государственной службы, – ответил я, смеясь.
– Мне не до шуток. Читайте телеграмму.
«Как несносно. Он здесь появился. Не хочет или не может понять. Попросите Питера вразумить его. Оливия».