Живой он лежал в гробу во фраке с мертвенным лицом. Он имел гораздо более мертвый вид, нежели когда я его видел в самом деле мертвым в гробу.
Можно было подумать, что фотография была снята после самоубийства… Признаюсь, неприятно было смотреть на изображение, под которым Борисов своим четким крупным почерком написал – «Memento mori».
Борисов был погребен на живописном Арлингтонском кладбище в окрестностях Вашингтона. Я заказал большую белую мраморную доску, на которой черными буквами было высечено его имя и день кончины.
Тяжелая мраморная доска легла над землей, в которой зарыт был гроб с телом Борисова, но душа его, которую покойный считал давно умершей, продолжала витать и слоняться по моей квартире, не находя себе покоя.
Да, я не был один у себя дома. Это сознание тяготило и преследовало меня. Когда я переступал порог моей квартиры, меня неприятно поражал запах духов Борисова, специфический запах чего-то крепкого. Сколько мы ни открывали окна, никак от этого запаха отделаться не могли.
Вечером, когда я поздно возвращался домой с балов и обедов, уже подходя к дому, я чувствовал себя не по себе.
Мне все казалось, что Борисов разгуливает в саване по моим комнатам. Когда я был в кабинете, я его слышал в гостиной, когда я сидел в гостиной, он едва слышно ходил по кабинету. Довольно мне было потушить электричество в одной из комнат, как из темного угла, мне казалось, выделяется белая фигура…
Первое время я думал, что галлюцинирую под впечатлением недавней смерти Борисова, но вскоре обнаружилось, что вся прислуга в доме, не исключая и самого хозяина, кондитера Роше, переживали более или менее те же ощущения, что и я. Мадам Роше в сумерках видела, как Борисов поднимался по лестнице в мою квартиру. Мой конюх, негр, утверждал, что всякий раз, как он приводил мою лошадь к крыльцу, Борисов выглядывал из окна своей комнаты. Горничная Полли нашла однажды черный шелковый платочек Борисова на полу в гостиной. Всем в доме этот платочек был хорошо известен. Нахождение платка, благодаря болтливой Полли, подлило масла в огонь. Сложились легенды, будто каждую ночь Борисов приходит и бродит вокруг дома, стараясь проникнуть внутрь. Его видели у витрин кондитерской, пытающимся войти в магазин, его видели стоящим у моего подъезда глубокой ночью в ожидании моего возвращения. Старая миссис Джемсон, служившая в доме экономкой, советовала мне не тушить электричества до утра…
Сознаюсь, мне этот момент перехода от света к мраку был неприятен, но я всегда ложился в постель до такой степени усталый, что довольно мне было положить голову на подушку и закрыть глаза, и я уже спал, спал крепким, здоровым, непробудным сном вплоть до утра…
Смутно я, однако, чувствовал, что неспроста все в доме – и я в том числе – находимся в состоянии какого-то гипноза, ощущая так или иначе постоянное присутствие среди нас Борисова… смутно я чувствовал, что и я увижу когда-нибудь Борисова, что что-то должно произойти… что-то страшное, таинственное, как и все, что относилось к памяти этого загадочного человека.
Однажды ночью я вдруг проснулся. Что-то холодное, как мрамор, давило меня с левого бока. Я понял, что не один в моей широкой постели, и вскочил как ужаленный.
При бледном свете чуть зарождающегося утра я разглядел, что в моей кровати параллельно со мною лежала длинная человеческая фигура в белом саване с черным платочком на груди…
– Борисов, – вскричал я в ужасе, – вы?..
И тут я заметил, как бледные губы мертвеца исказились в знакомую мне саркастическую улыбку, между тем как сам он продолжал лежать на моей постели неподвижно, как мраморный.
«Живой мертвец», – промелькнуло у меня в голове, между тем как по всему телу пробегали мурашки, я обливался холодным потом, а кровь, словно молотком, стучала в виски.
Как ни невероятно может показаться подобное видение, но в ту минуту я не сомневался, что белый, мраморный, холодный Борисов лежал передо мною на моей постели, смотрел на меня своими стеклянными глазами и презрительно улыбался, видя мое крайнее замешательство. При белом освещении еще не вставшего солнца я ясно видел его совсем таким, как на смертном одре.
– Оставьте меня, – прошептал я и, подбежав к окну, растворил его настежь…
Вместе со свежим воздухом что-то необыкновенно живительное и вместе с тем успокаивающее душу, чудно красивое и звучное хлынуло в открытые окна моей квартиры… то были мощные звуки органа и стройное пение монахинь католического монастыря на противоположной стороне улицы.
На монастырских часах пробило шесть. Борисов исчез… Я стоял как очарованный, жадно прислушиваясь к дивной музыке, доносившейся из-за монастырской ограды.