Странно, как у нас не любят отдаленных постов. Америку особенно избегают… «Помилуйте, говорят, ведь оттуда письма в Россию приходят только через три недели!»… Кроме того, Америки боялись из-за дороговизны жизни. Есть и еще одно соображение чисто служебного характера, которое так рельефно высказал один мой приятель-чиновник: «Ехать в Америку – ведь это все равно что добровольно отправляться на тот свет. Кто раз туда попал – крышка! Оттуда не выберетесь, голубчик мой. Пиши пропало. Забудут!»…
Департамент дал мне «прощальный» обед у Кюба. Против обыкновения, обед был оживленный, потому что высшее начальство отсутствовало. Собрались только свои, то есть ближайшие сотрудники по службе – весь мой Ближний Восток и кое-кто из Дальнего.
Старший из всех нас Гартвиг, милейший, симпатичнейший Николай Генрихович. Он был особенно в ударе в этот вечер. Когда начались тосты и все мы были более или менее весело настроены, Гартвиг спросил бумаги и карандаш. Подложив тарелку под лист бумаги, он стал быстро что-то записывать.
– Что это? – спросил кто-то. – Стихотворение?
– Да, экспромт – «Напутствие Боткину» – слушайте:
Пропускаю куплеты более интимного характера.
Долго мы еще в этот вечер пировали…
Дней через десять я садился в Гавре на французский трансатлантический пароход «Gascogne».
Добрый старик Боголюбов, наш знаменитый маринист, проживавший тогда в Гавре, пришел меня проводить.
Обнимая меня, он сказал: «Прощаюсь с одним человеком, а поздороваюсь, когда вернетесь, с другим».
– Как так? – спросил я.
– Да очень просто. Кто едет в Америку, перерабатывается там на американский лад. Я еще не видел человека, побывавшего в Америке, который не носил бы на себе заморского отпечатка. Жизнь в Америке так или иначе отражается на нашем брате, европейце…
Когда «Gascogne», разобщившись с берегом, стала медленно, плавно и бесшумно двигаться вдоль мола, я вдруг почувствовал себя отрезанным от старой Европы, и мне сделалось до нельзя жутко, болезненно тоскливо, точно в самом деле во мне что-то оборвалось.
На самом конце мола я увидел Боголюбова. Он сидел на скамейке в обычной своей позе, заложив ногу на ногу, и делал набросок с моего парохода, выходящего в море. Он мне его потом прислал в Америку. В ту минуту мне страшно хотелось перескочить с парохода, подсесть к старому другу, хорошенько наболтаться и весело провести вечер на старой земле, но «Gascogne», усиливая ход, все отдалялась дальше и быстрее от земли. Скоро от Европы осталась только узкая полоска на горизонте, а впереди на бесконечном небосклоне, где, казалось, море сливается с небом, что-то неведомое, сильное влекло и манило меня в новый мир.
Перевернулась последняя страница первого тома моей жизни – я стоял перед неразрезанной книгой второго тома.
Серенький человек
Он сам себя так называл. Строго говоря, такого выражения нет в Толковом словаре Владимира Даля, но оно существует в разговорном языке.
Серенький человек – означает заурядный, простой человек, не выделяющийся из серой будничной массы… Даль говорит о сером волке, о сером зайце, серяке, о сером, простом, грубом мыле, о сером мужичке… Но не одни только волки, зайцы и мужички бывают серые.
Серые люди среди нас кишмя кишат… Серенькими людьми мир держится, но жизнь их незаметна, как жизнь муравьев в муравьиной куче.
Иногда серенький человек выскакивает наружу из общей массы, но не всегда себе на радость.
Как звали моего серенького человека? Не все ли равно? – Петров, Иванов, Сидоров… Назову его Андреевым.