И вот, пока он звонил, произошёл эксцесс. В окно довольно большой избы выглянула старуха, — толстая старуха с узенькими злобными глазами, — и начала поносить его самым хулительным матом:
— Тебе чего, подонок (такой-то, сякой-то), больше свою (поганую) колымагу поставить негде?! — орала она. — Вали (езжай — то есть) на (далеко) отсюда, вместе со своей (маткой)!!!
И прочее-прочее орала она, совершенно не поясняя даже причин своего гнева.
— Ладно, братан, — общался тем временем Миша по телефону в доброжелательном настроении, — на нас тут уже орут. Давай, я понял. Если опять не заблудимся, то через пять минут будем. Давай! Ха-ха.
Бабка тем временем совершенно обезумила и стала угрожать, что сейчас выйдет и спустит на них надрывающегося во дворе кавказца (кавказскую овчарку то есть).
Вся эта сцена длилась целых минут пять, в то время, как мы её описали за пять секунд. Заметить это нужно для того, чтобы понять — сколько вытерпел Миша, военный человек, не так давно вернувшийся из горячей точки, и слушающий такие жестокие упрёки в свой адрес и в адрес своей возлюбленной, да ещё и от гражданской жительницы, за которую он по-сути кровь проливал.
Причина, которой так и не узнал Миша со своей женой, и которую так и не соизволила обозначить старуха человеческим языком, была в том, что оказывается на этой самой лужайке, на которой он остановился, паслись коровы — щипали травку, — а в данный момент внук её пас их на настоящем пастбище и на этой дороге-поляне они щипали травку по вечерам и по утрам… И хотя по закону это была вполне себе дорога, но люди в этих местах настолько одичали, что установили уже свои законы. Так, кажется, обстоят дела на всех окраинах, в том числе и на «оукраинах»…
Миша продержался молодцом и не сказал бабке ни слова. Но, заведя мотор и начиная отъезжать, в то самое время, как бабка пошла за своим бешеным кавказцем, Миша решил-таки не ехать на праздник с испорченным настроением и сорвал гнев… Машин у Миши было две, — одна иномарка, дорогущая и красивая, а вторая — Нива, которую не жалко, чем она и удобна в езде по грунтовой местности. Миша был на Ниве и, отъезжая от дома бешеной старухи, решил, так сказать, демонтировать часть её палисадника, поддав газку, врезавшись и снеся целую метра два её заборчика. У Нивы даже ничего не поцарапалось, а от палисадника полетели щепки. Оба, Миша и его спутница, рассмеялись самым детским хулиганским смехом, — мол, и поделом.
3
Язык, что называется, до Киева доведёт, и Миша ровно через пять минут, выплутав из тех злых закоулков, очутился на празднике. Время было ещё обеднее и пока-что шла подготовка. Народу было немало, впрочем и немного — человек до пятидесяти. В дом, разумеется, все они не влезли бы, и так как время года было летнее и погода к тому же благоволила, то прямо напротив дома был накрыт длиннющий стол, собранный специально для праздника из подсобных дерево-материалов, — собран он был на скорую руку, так как под скатертью всё равно не видно, что он некрасивый…
Миша отыскал своего друга толстяка, готовясь поздравить его самыми горячими словами и пожеланиями. Толстяка он нашёл рядом со своей невестой, и все горячие слова Миши вмиг потушились в нём будто о лёд, — он увидел, что невеста есть никто иная, как та самая шлюха из его города, о которой речь шла в начале. Миша сухо пожал руку другу, даже не произнеся и приветствия, и то и дело переводя ледяной свой взгляд с его лица на лицо «невесты».
— Ты чего такой смурной, дружище? — обратился весело толстячок. — С дороги устал — понимаю. Сколько от вас до сюда — сотня, кажется?
— Да, чуть поменьше. Восемьдесят км. — рассеяно отвечал Михаил.
— Ну ладно, иди тогда отдохни. Присядь, налей чего-нибудь, а я сейчас подойду. Суета такая! В собственную свадьбу и то загоняли. А-ха-ха-ха!
Миша натужно улыбнулся. Его подруга не понимала этой перемены и очень заметила её, так что даже испытала стыд за Мишу, что он так почти грубо встретился с тем человеком, о котором столько ей рассказывал. Невеста же, бывшая та умница, тоже узнала Мишу и будто бы в один миг представила, что свадьбе не быть; лицо у неё приняло такое выражение, как бы готовое к наказанию, но не кающееся, — то есть она бы приняла как должное, если бы Михаил объявил её жениху о её репутации, но всё равно не пожалела бы о своих молодых приключениях.
К слову, заметим, что внешне с тех пор она много изменилась, — единственное, что было прежним, это лицо её, оно было таким же худощавым, разве чуть только припухшим теперь, — а вот чем ниже от лица, тем более тело её походило на матрёшку… Можно было предположить по этой несуразности её сложения, что к старости ноги её растолстеют натурально до слоновьих. Такой тип женщин довольно распространён в наше время и многие находят в их ожирении снизу и худобе сверху некую изюминку, может быть, нутром-то понимая, чем достигаются сии формы.