Когда Швейк вернулся в комнату, надпоручик Лукаш выразил желание поговорить с ним. «Не тянитесь вы все время по-дурацки во фронт! Сядьте, Швейк! Закройте свое хлебало и слушайте внимательно! Знаете, где в Кирай-Хиде Шопроньская улица? Номер 16? Черт побери, бросьте вы свое «осмелюсь доложить»! Так вот, в этом доме живет венгр по фамилии Какони! Вам об этом неизвестно? Himmelherrgot! Завтра утром пойдете туда и передадите госпоже Какони от меня письмо. Дело это чрезвычайно важное, Швейк! Я на вас полагаюсь, что вы передадите письмо в полном порядке и без огласки! И принесешь ответ! А теперь я пошел спать…»
По дороге в город Швейк случайно повстречал одного знакомого — старого сапера Водичку. «Ты куда, собственно, путь держишь?» — «Вообще-то это секрет, — ответил Швейк, — но с тобой как со старым приятелем могу поделиться…» И рассказал ему обо всем, не опуская подробностей. «Я иду с тобой, Швейк, — тут же решил Водичка, — так-то оно будет надежней! С этими мадьярами, брат, держи ухо востро!» — «Послушай, Водичка, — сказал Швейк серьезно, — ведь речь-то о бабе!» — «А я и бабе ка-ак дам! Мне все одно…» И уже в парадном Водичка добавил: «Вот увидишь, с этим мадьярским отродьем большой возни не будет!»
Позвонили. Дверь открыла служанка. Швейк вручил девушке письмо, сопровождая это пояснениями на своем безбожно исковерканном немецком: «Мадам — письмо, но держать язык за зубы! Я ответ ждать здесь в передней!» Из комнаты, куда служанка отнесла письмо, послышался шум и крики. Затем двери с треском распахнулись и в переднюю ворвался господин, размахивавший письмом. «Где этот проклятый мерзавец, который принес письмо?» — орал господин по-немецки. «Уважаемый, это письмо написал я», — с достоинством произнес Швейк. Рассвирепевший господин хотел было броситься на Швейка, но Водичка дал ему подножку, вырвал письмо и сбросил почтенного господина Какони с лестницы.
Швейк поднял салфетку, которую обронил хозяин дома, и, вежливо постучавшись, вошел в комнату. «Салфеточку вам несу, — мягко проговорил он, обращаясь к мадам Какони, заливавшейся слезами на тахте, — как бы кто не наступил случайно…» Швейк щелкнул каблуками, отдал честь и вышел. На улице царило оживление. Господина Какони в подъезде обливали водой. А посреди улицы старый сапер Водичка, аки лев, бился с несколькими гонведами, вступившимися за своего соотечественника. На стороне Водички сражалось несколько чешских солдат. Швейк, как он позже утверждал, и сам не заметил, как тоже вмешался в потасовку и как в руках у него очутилась трость, принадлежавшая кому-то из зевак.
Продолжалось это довольно-таки долго, но все хорошо, что хорошо кончается. На место происшествия прибыл наряд военной полиции и забрал как есть подчистую всех. Швейк шел с палкой, которую начальник патруля счел вещественным доказательством. С довольным видом шествовал он рядом с Водичкой, неся трость, точно винтовку, на плече. Старый сапер Водичка всю дорогу упорно молчал. И только когда они уже входили на гауптвахту, он мрачно сказал Швейку: «Разве я тебе не говорил, что ты еще мадьяр не знаешь?»
Полковник Шредер, любуясь, вглядывался в бледное лицо надпоручика Лукаша. «Итак, вы уже знаете о том, что ваш денщик Швейк находится под арестом? Общественность возмущена, и вся местная печать в связи с этой аферой склоняет ваше имя. Вы знаете, что Швейк на гауптвахте сожрал ваше письмо, адресованное госпоже Какони? И утверждает, что написал его сам. Знаете, господин надпоручик, все-таки этот ваш Швейк — парень что надо! Каптенармус подыщет вам другого денщика, а Швейка я назначаю вашим ротным ординарцем!» Каптенармус, узнав несколько позже об этом распоряжении, промолвил: «Господи, спаси и помилуй!»
В бараке дивизионного суда на лавке сидели двое: Швейк и старый сапер Водичка. «Все равно когда-нибудь такая харя мадьярская попадется мне в лапы. Как кутенка придушу!» — распалялся Водичка. В этот момент раскрылась дверь и появилось свежее пополнение — вольноопределяющийся Марек, который безразличным тоном объявил: «Я тут по обвинению в мятеже! Отказался чистить сортиры…» — «Самое лучшее, что ты можешь придумать, — посоветовал Швейк, — это прикидываться идиотом». — «А, теперь уже в армии в расстроенную психику никто не верит, — махнул рукой вольноопределяющийся, — не то пришлось бы все генеральные штабы в сумасшедшие дома посажать».