Балоун открыл чемоданчик надпоручика Лукаша и положил свою коробочку вместо той, которую незадолго до этого оттуда украл. Но когда все остальные принялись с аппетитом уплетать свои сардинки, Балоун не устоял перед искушением, открыл чемоданчик и моментально сардины слопал. Теперь уже, однако, дева Мария отвернулась от него, ибо в этот момент перед вагоном появился ординарец Матушич с приказанием: «Балоун, тащи своему обер-лейтенанту сардинки!» — «Быть оплеухам!» — сказал каптенармус Ванек. «Что же вы, интересно, такого сделали, что бог вас так ужасно наказывает? — спросил вольноопределяющийся. — В вашем прошлом должен быть какой-то большой грех. Не выдули вы еще мальчишкой церковное вино у священника в погребе? Не лазили к нему за грушами?»
«Все дело в том, — заключил вольноопределяющийся, — что вы не умеете как следует молиться, чтобы бог вас прибрал к себе». Балоун лишь простонал, что он уже много раз молил бога, чтобы его желудок как-нибудь сжался. «Жена из-за этого с детьми в Клокоты на богомолье ходила…» — «Знаю, — откликнулся Швейк, — это под Табором, там у них шикарная дева Мария с фальшивыми бриллиантами. Ее как-то хотел обобрать один церковный сторож из Словакии. Но сначала ему захотелось очиститься от всех старых грехов, а заодно он, дурень, покаялся и в том, что собирается завтра обчистить деву Марию. Бедолага не то чтобы помолиться, — даже пикнуть не успел, его хвать за шкирку и в жандармский участок!»
«Даже Клокоты, — продолжал Балоун, — и те не помогли мне от обжорства… Не успеет жена придти с богомолья, а двух кур как не бывало! Раз, когда дети молились в Клокотах, чтобы их тятенька опять чего не сожрал, попался мне во дворе на глаза индюк. Только тогда я за него чуть жизнью не поплатился: застряла у меня косточка в горле! Не будь у меня в ту пору ученика, — он окаянную вытащил, — не сидеть мне тут с вами ни в жисть. Маленький был парнишечка, ладный такой, круглый, крепенький, как сбитень…» — «Покажи язык», — сказал Швейк. Балоун высунул язык. «Так и знал, — воскликнул Швейк, — он и ученика сожрал!»
Батальон был уже в Фюзешабони, когда выяснилось, что одна рота потеряла полевую кухню. Как было установлено, злополучная полевая кухня вообще осталась в Кирай-Хиде, поскольку ее персонал накануне отъезда был отправлен на гауптвахту за дебош, учиненный в городе. Мало того, ротные кашевары сумели так ловко устроиться, что продолжали сидеть на «губе» и тогда, когда их маршевая рота уже проезжала через Венгрию. Рота без кухни была прикреплена на приварок к другой полевой кухне, что не обошлось без ругни между солдатами обеих рот, назначенными чистить картошку. Обе стороны доказывали, что они не олухи — ишачить на других.
На втором пути на станции стоял состав с разбитыми аэропланами и орудиями. Приблизившись к группе солдат, поручик Дуб услышал рассудительный голос Швейка: «С какой стороны ни посмотреть, а все одно это военные трофеи. Оно, конечно, ясное дело, — на первый взгляд не совсем приятно — читать вот тут на лафете: «Императорско-королевский артиллерийский дивизион». Видно, сначала эта пушка попала к русским, а потом уж нам пришлось отбивать ее обратно. Это все равно, как с тем солдатом еще в наполеоновскую войну! В одном бою неприятельский солдат вырвал у него из рук фляжку. Так этот солдат не поленился, потопал ночью во вражеский лагерь, притащил свою фляжку обратно да еще оказался в барыше, потому что у неприятеля на ночь выдавали водку!» Дуб ограничился краткой репликой: «А ну, Швейк, проваливайте отсюда!»
Уходя, Швейк встретил надпоручика Лукаша. «Так что осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, ротный ординарец Швейк просит новых приказаний!» — «Послушайте, Швейк, — сказал надпоручик, — вы уже забыли, как я вас обозвал?» — «Осмелюсь доложить, никак нет, не забыл. Я же не то, что один вольноопределяющийся, Железный по фамилии… Был у нас тогда полковник Флидлер фон Бумеранг. А в тот год на первое мая пришел приказ ни одного солдата из казарм не выпускать. И вот, значит, этот самый наш полковник шнырял по Праге и где-то возле Пороховой башни ему-таки посчастливилось: встретил он Железного, который шлялся по городу еще со вчерашнего дня. Полковник сразу на Железного: «Я тебе там, я тебя научить!»
«Ты есть мой, я дофолен, што тебя поймать! Я тебе покатать «den ersten Mai»! Ты ешть мой, я тебя пошадить в арешт, крепко зашалить!» Заграбастал его Флидлер и в казармы, а по дороге еще наговорил разной дряни, грозился все время и только, знай себе, без конца спрашивал, как его фамилия. «Шелезный, Шелезный, я тепе дам, я тепя научить!» Ну, а Железному, тому теперь все было трын-трава! Идут они по улице «На Поржичи» мимо одного ресторана, а он хлоп… — юркнул в подворотню, а оттуда смылся через проходной двор. Одним словом испортил он старому хрычу всю музыку, не дал себя на губу засадить. Полковник так взбеленился, что со злости позабыл его фамилию. Перепутал.