… поскольку они идут с приема у господина наместника, а этот господин — он старший советник у господина наместника в ведомстве. А переодетый репортер ни в какую! «Не морочьте мне голову, кричит, я за вами давно слежу, как вы колошматили палкой по железным шторам всех лавок, и эта — как вы уверяете — ваша супруга, вам еще помогала». — «У меня ведь и палки никакой нет!» — «Откуда ей теперь у вас взяться, если вы ее вон там за углом обломали об одну бабу, которая здесь жареными каштанами торгует!» У мадам, у той уже просто не было сил плакать, а сам господин советник так разнервничался, что начал распространяться насчет хамства, за что был арестован и передан ближайшему патрулю из полицейского комиссариата на Сальмовой улице.
Патрулю переодетый репортер сказал, чтобы они свели эту пару в комиссариат. Сам же он из комиссариата под башней святого Индржиха, ходил по делам на Винограды и накрыл эту парочку, когда оба нарушали ночную тишину и спокойствие, а сверх того еще оскорбили полицию. Сейчас ему, мол, некогда, а через час он придет в комиссариат на Сальмову улицу. Словом, патруль уволок обоих с собой, и они просидели в участке до утра, поджидая пана старшего полицейского, который преспокойненько вернулся в «Чашу». Там он разбудил Губичку и с этакой деликатностью весьма осторожно ему сообщил, какой, стало быть, приключился камуфлет, и что из этого может получиться, ежели он не будет держать язык за зубами…»
По дороге на Старую Соль поручик Дуб обратился к солдатам с речью. Все время, пока он говорил, Швейк шел, повернувшись к нему лицом — как по команде «направо равняйсь». Дубу это было неприятно. Он чувствовал, что начинает сбиваться. Разумеется, он опять раскричался на Швейка: «Ты что на меня уставился, как баран на новые ворота?» — «Осмелюсь спросить, господин лейтенант, прикажете на это отвечать?» — «Что ты себе позволяешь?! — рявкнул Дуб. — Как ты со мной разговариваешь?» — «Осмелюсь доложить, господин лейтенант, вы мне давеча приказали, чтобы я вообще не отвечал, когда вы кончаете говорить…» — «Ага, значит, ты меня боишься, — возликовал Дуб. — Я уже не таких молодчиков в бараний рог скручивал! А потому заткни хайло и держись сзади, чтобы я тебя не видел!»
Перед Фельштыном на привале надпоручик Лукаш послал каптенармуса Ванека и Швейка вперед, подыскать ночлег для роты. «Смотрите, Швейк, опять не натворите чего по дороге!» — предупреждал его Лукаш. «Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант. буду стараться. Только сегодня к утру я видел какой-то дурацкий сон… Чего-то мне корыто приснилось, а из него — дело было в доме, где я жил, — всю ночь текла вода по коридору, пока не промочила потолок в квартире хозяина. А тот, ясное дело, тут же утром отказал мне от квартиры». — «Оставьте нас, Швейк, в покое со своими дурацкими разговорчиками. Смотрите-ка лучше с Ванеком по карте, куда вам идти. Двинетесь по проселку вверх прямо на север. Заблудиться тут невозможно!»
«В Карлинсхих казармах в Праге служил обер-лейтенант Голуб, — рассказывал по дороге Швейк. — До того был ученый человек, что все в роте считали его форменным идиотом, поскольку из-за своей учености он не научился обкладывать солдат как положено и обо всем рассуждал с чисто научной точки зрения. И вот, значит, как-то раз солдаты ему рапортуют, что хлеб, который выдавали в тот день, жрать никак невозможно. Другой бы офицер на его месте разволновался, разнервничался от такого нахальства! А он ничего, он остался спокойный, не обозвал никого ни сукой или там свиньей, даже не съездил никому по роже. Собрал только всех своих солдат и говорит им этаким приятным голосом: «Солдаты, говорит, вы должны понять, что воин должен быть таким интеллигентным, чтобы безропотно сожрать все, что дают!»