Когда я гонял по всей деревне и безуспешно разыскивал майоран, мне пришло в голову, что надо найти хотя бы какой-нибудь заменитель. И вот в одной хате под образом какого-то святого я нашел миртовый веночек. Там живут молодожены, и мирт был еще довольно свежий. Весь венок мне пришлось три раза обдать кипятком, чтобы листочки стали мягче и потеряли свой острый вкус. Само собой разумеется, что когда я забирал у них этот свадебный венок, не обошлось без горьких слез. На прощание молодожены меня заверили, что за это меня убьет первая же пуля, потому что это святотатство… А из вас никто и не заметил, что вместо майорана я положил мирт!»
«В Индржиховом Градце много лет назад был колбасник Иозеф Линек, — отозвался на это Швейк. — На полке в мастерской у него стояли две коробки. В одной была смесь всяческих пряностей, которые он клал в ливерную и кровяную колбасу, а во второй — порошок от насекомых, потому как колбасник знал, что его покупателям не раз доводилось раскусывать в сардельке клопа или, к примеру, прусака. Словом, насчет чистоты в своей мастерской он был очень даже строгий, а потому все засыпал этим своим порошком от насекомых. И вот однажды делает он себе этак кровяную колбасу, а у самого при этом насморк. Хвать он заместо пряностей коробку с порошком и бухнул его в фарш. С тех пор за кровяной колбасой люди ходили только к одному Линеку. Народ к нему в лавку прямо валом валил».
«Кулинарное искусство лучше всего познается в войну, особенно на фронте», — заметил вольноопределяющийся. «Опять же сказать, еще в мирное время, — с необычайной серьезностью начал Швейк, — вся военная служба вертелась исключительно вокруг кухни. У нас в Будейовицах был обер-лейтенант Закрейс. Так вот, бывало, он, когда какой солдат чего натворит, всегда ему выговаривал: «Сволочь ты, говорит, этакая, если это еще раз повторится, я твою ряжку в биток расшибу, я тебя в картофельное пюре разомну и тебе же дам все это сожрать. Из тебя гусиные потроха полезут с рисом, как прошпигованный заяц будешь на противне или фаршированное жаркое с капустой!»
Последующее изложение было прервано громкими криками наверху, где подходил к концу торжественный обед. Слышался голос кадета Биглера: «Солдат еще в мирное время должен знать, что потребуется от него на войне, а в войну не забывать, чему научился на плацу!» Поручик Дуб кричал: «Прошу констатировать, что меня уже в третий раз оскорбляют!» Но офицеры вошли в раж и, перебивая один другого, кричали Дубу: «Видно, без конюшего не пойдет!», «Всполошенный мустанг!», «Мастер вольтижировки!» — Капитан Сагнер заставил его побыстрее опрокинуть стопку водки, и оскорбленный поручик Дуб придвинул свой стул к надпоручику Лукашу, который дружески приветствовал его словами: «Такие-то дела, друг, мы уже все съели».
Печальный образ кадета Биглера остался вроде как незамеченным, хотя кадет строго по уставу доложил о себе всем офицерам, сидевшим за столом. Биглер взял полный стакан, скромно уселся у окна и стал ждать, когда подвернется случай блеснуть своими познаниями из учебников. Поручик Дуб, которому сивуха ударила в голову, ни с того ни с сего принялся рассуждать: «С господином окружным начальником мы всегда говорили: „Патриотизм, верность долгу, жертвенность — вот оно, подлинное оружие на войне!“ Особо напоминаю об этом ныне, когда наши войска в скором времени перейдут границу!»
Крепчайшая водка возносила поручика Дуба в облака и окрыляла его мысли: «Пехоту должна вести вперед идея, идея и еще раз идея. Идея же сия — патриотизм, любовь к императору и радение о благе империи. У наших войск она есть, а потому мы победим! Еще до войны наш окружной начальник говорил: «Господа, коллеги, друзья! Поймите, какое это великое дело — идти в бой с идеей! Только она нужна на войне!» В ожидании бурного одобрения и чувствуя себя при этом, по меньшей мере, принцем Евгением Савойским, лейтенант Дуб вызывающе окинул пьяным взглядом остальных офицеров. Но капитан Сагнер без всякого выражения на лице уткнулся взглядом куда-то в угол.
Поручик Дуб начал снова: «Наибольшую роль в боевом духе солдат играет воспитание, получают же они его в школе и занимаемся этим мы, учителя!» И Дуб залпом опрокинул полную стопку крепчайшей водки, смердящей денатуратом. Капитан Сагнер что-то невнятно пробормотал и вышел из комнаты; несколько офицеров спали, положив головы на стол. А Дуб, уже мертвецки пьяный, не владея языком, продолжал лепетать: «Все для монарха! Все для ребенка! Самое главное — благо империи! Армии слава!» Поручик Дуб, у которого начиналась белая горячка, выкрикнул еще: «Идея, идея, идея!» и шмякнулся под стол.