Пан Кокошка все это слышал. «Так, говорит, Иозифек, отвечать нельзя. Если чего нет, предложи другой товар!» И отвалил мне затрещину. В другой раз в обед опять приходит какая-то дама и просит пять пачек клозетной бумаги. А мы, как назло, в этот день утром распродали последнюю. Вспомнил я про наставления пана шефа и потому говорю: «Клозетной бумаги, милостивая государыня, сей момент не имеется, но шлифовальная и наждачная есть всех номеров!» Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я тогда получил от пана Кокошки столько затрещин, что еще сегодня, как про это вспомню, кумпол трещать начинает!» Лукаш вышел из укрытия. Стрельба понемногу стихала.
На другой день утром из русских окопов в австрийские перебежал большой черный пес. Тщетно русские солдаты звали его обратно: «Казбек! Казбек!» Собака прыгнула в укрытие, где сидел с солдатами Швейк. «Братцы, гляньте, собака! И точь-в-точь, как мой Барик дома! — возликовал один солдат по фамилии Малый, бедный крестьянин из-под Табора. — Барик, на, на, пойди сюда!» Малый зачмокал и пес подбежал, вертя хвостом. А затем и вовсе позволил себя поймать за ошейник и погладить. И Малый, расплываясь от счастья, что нашел в этом пекле что-то знакомое, близкое, тискал собаку и приговаривал: «Вот это пес! Это собачка! А какие у нее глаза красивющие! Нет, братцы, ни у кого на свете не бывает таких красивых глаз, как у животных!»
Батальон не сменили, и нудная жизнь на позициях тянулась день за днем дальше. Грязи, вшей и чесотки прибывало. Даже Лукаш, который с нижними чинами особо близко не соприкасался, не уберегся от серых насекомых. Однажды утром Швейк увидел, как Лукаш лезет подмышку и бросает вшей в траву. «Осмелюсь спросить, господин обер-лейтенант, у вас уже, стало быть, тоже завелись? — вежливо начал Швейк. — Я бы вас помазал ртутной мазью. Вши у вас, господин обер-лейтенант, все равно останутся, но кусаться больше не станут». Лукаш с благодарностью принял это предложение и позволил Швейку подвергнуть себя щекотливой процедуре.
Одев рубаху, надпоручик подошел к своему чемодану и вынул бронзовую медаль. «Держи, Швейк, носи на здоровье! Я тебя представлю задним числом. Медаль за храбрость и за то, что ты не бросил своего офицера в минуту опасности». — «Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — улыбнулся Швейк, — я пошел в лес за дровами…» Через некоторое время снова открыли стрельбу. Уже было к вечеру, а Швейк все не возвращался. Надпоручик послал Балоуна искать его по землянкам. Прошло немало времени, пока Балоун вернулся обратно. Он появился, объятый ужасом и в слезах, в сопровождении незнакомого солдата. Великан зарыдал: «Помилуй господи… вот уже и Швейк приказал долго жить! В лесу его убило».
«Швейк? Кто убил Швейка?» — прокричал Лукаш. Балоун, плача, показал на солдата, который протягивая надпоручику желтую железную коробочку, отрапортовал: «Осмелюсь доложить, вот документ того солдата, которого наши ребята нашли в лесу убитого. Он из вашей роты, и господин лейтенант просят, чтобы вы послали кого-нибудь его опознать». Надпоручик раскрыл футлярчик. Не оставалось никаких сомнений — удостоверение в коробочке принадлежало Швейку. Лукаш почувствовал себя так, словно в эту минуту по его телу от головы до пят проехал кусок льда. Надпоручик сам поспешил за солдатом, в то время как Балоун, продолжая рыдать, собирал товарищей, чтобы вырыть Швейку могилу.
Покойник лежал на опушке. Он был в одних штанах. Над ним, на кусте, висел мундир, на котором поблескивали две медали. Солдат был босый, башмаки стояли поодаль. Шрапнель начисто снесла ему голову. Надпоручик, срывая с мундира медали, сказал солдатам глухим, каким-то не своим голосом: «Выройте ему могилу вон там, под тем дубом!» — и поспешил прочь. У него сдавило горло, на глаза наворачивались слезы. Лукаш шел и повторял: «И Швейк тоже! Бедняга Швейк!» Ему начинало казаться, что теперь очередь за ним, Лукашем… Балоун вернулся с похорон очень поздно. Неверной походкой, словно тяжелобольной, он вошел в блиндаж, разогрел надпоручику ужин и вытащил молитвенник.
Лукаш уставился куда-то в пустоту. Балоун раскрыл книжку и начал вполголоса читать молитвы за упокой душ усопших. Надпоручик скоро лег спать, а Балоун продолжал молиться: «Вознесем моления наши, о господи, за павших смертью праведной… Ниспошли им вечный покой, господи, да не угаснет для них вечный свет! Почивайте в мире, пусть земля вам будет пухом…» В этот момент брезент, занавешивающий вход в блиндаж, раздвинулся, и внутрь тихо проскользнула фигура в белом. «Мать пресвятая богородица, Мария Клокотская! Швейков дух! Нету ему в гробу покоя!» — завопил Балоун, отступая в угол за лежащего надпоручика. Фигура в белом остановилась возле стены и стала ощупывать висящий на ней ранец.