Персонажи трагедии все уже одеты, причем собственные свои платья они в спешке побросали, как попало, на низкую полку, которая тянется кругом комнаты вдоль ее стен. Личность, стоящая перед зеркалом и напоминающая деревянные фигуры, что ставят у входа в табачную лавку, олицетворяет собой Банко, а молодая особа, так щедро выставившая свои ноги для всеобщего обозрения и любезно гримирующая его с помощью заячьей лапки, одета Флеансом. Дородная женщина, штудирующая ремарки в камберлендовском издании Макбета, играет леди Макбет в сегодняшнем спектакле. Ей всегда перепадает эта роль, по причине полноты и роста, а также оттого, что она чуть-чуть смахивает на миссис Сиддонс[25] – издали. Вон тот глуповатый юнец, белобрысый и кривоногий – несомненио городской цветок! – совсем еще свеженькая жертва; сегодня он играет Малькольма – для начала, чтобы немного привыкнуть к публике. Со временем дела его наладятся, через месяц-другой он уже будет играть Отелло, а через три, надо полагать, его арестуют за присвоение чужих денег. Черноглазая особа, с которой он так увлеченно беседует, одета «придворной дамой», – для нее это тоже первое публичное выступление – в подобной роли. Четырнадцатилетний мальчик, которому сейчас мажут брови мылом пополам с белилами, – Дункан, король шотландский; а две замызганные личности, с обильными следами жженой пробки на лице, одетые в сильно подержанные зеленые мундиры и обутые в грязные суконные сапоги, олицетворяют собой «войско».
– Эй вы, там, господа, пошевеливайтесь! – кричит Е открытый люк костюмер, рыжеволосый и рыжебородый еврей. – Сейчас дадим звонок, слышите? Флейта вон говорит, что лопнет, а больше играть не станет, да и в первых рядах начинают шуметь.
Тут актеры бросаются к крутой лесенке, ведущей на сцену, и весь этот разношерстный народ сбивается в беспорядочную и взволнованную кучку за боковыми кулисами.
– Ну-ка, – кричит режиссер, поглядывая на список, приколотый с внутренней стороны первой кулисы. – Явление первое, открытое поле, огни притушить, гром и молния… У вас там все готово, Уайт? (Вопрос адресован одному из двух лиц, составляющих «войско».)
– Все.
– Хорошо. Явление второе, комната в замке… Спустили комнату в замке?
– Да.
– Хорошо. Джонс! (Это к той части «войска», что на колосниках.)
– Здесь!
– Когда дадим звонок, подтяните там открытое поле.
– Ладно.
– Явление третье, задник с пейзажем, справа мост. Уайт, мост готов? Козлы на месте?
– На месте.
– Хорошо. Освободите сцену! – кричит режиссер, поспешно загоняя всю труппу в крохотное пространство между кулисами и стеной. – По местам, по местам! Ну-ка, ведьмы, Дункан, Малькольм, истекающий кровью офицер… Где истекающий кровью офицер?
– Здесь! – отзывается офицер, который только что загримировался соответственно своей роли.
– Приготовьтесь. Уайт, дайте второй звонок для оркестра.
Актеры, которых публике надлежит увидеть на сцене, поспешно занимают места, а те, кого публике видеть вовсе не надлежит, становятся – от неудержимого желания взглянуть на публику – на самом виду. Раздается звонок, в оркестре звучат три раздельных аккорда. Звонок возвещает начало трагедии (!) – и конец нашего очерка.
Глава XIV
Воксхолл при дневном освещении
В былые времена того, кто вздумал бы полюбопытствовать, как выглядит Воксхолл днем, встретили бы громким взрывом смеха – так нелепа показалась бы эта мысль. Воксхолл при дневном освещении! Пивная кружка без пива, палата общин без спикера, газовый рожок без газа – и придет же в голову такая чепуха! В те же, стародавние времена поговаривали еще, будто днем Воксхолл становится ареной многочисленных и таинственных опытов; так, повара, по этим слухам, упражняются в искусстве нарезать среднего размера окорок на такие тонкие ломтики, что ими можно было бы вымостить весь парк; под сенью высоких деревьев прилежные естествоиспытатели будто постоянно заняты прикладной химией, стремясь установить предельное количество воды, какое может вместить в себя стакан пунша, а в укромных закоулках парка, располагающих к занятиям орнитологией, мудрецы и ученые по этой части неустанно изучают им одним известные процессы, с помощью которых удается свести дичь к простейшей комбинации из костей и кожи.
Все эти неопределенные слухи – а их было великое множество – придавали Воксхоллу ореол таинственности. Таинственное всегда привлекательно, и нет сомнения, что именно в силу этого обстоятельства радости, которые посетители находили в парке, приобретали – для многих из них во всяком случае – особенную остроту.
Признаться, мы сами некогда принадлежали к этому разряду посетителей. Мы любили бродить в освещенных рощах парка, размышляя об упорной, кропотливой исследовательской работе, которая тут производилась днем, и пожинать плоды этой работы за ужином, который нам подавали при свете фонарей и под звуки музыки, уже поздним вечером. Павильоны, пагоды, косморамы и фонтаны сверкали и били в глаза; красота певиц, изящная осанка певцов пленяли сердце; море огней ошеломляло рассудок; бокал-другой пунша кружил голову. Мы были счастливы.
25