– Плохо, – сказал Павлов. – Две недели мы не протянем.
– Что об этом говорить, – сказал Сибирин. – Чему быть, того не миновать. Глядишь, так и войдем в историю. С самого черного хода.
Они замолчали. Человек – великий логик, но в подобных обстоятельствах логика отступает на второй план, уступая место надежде. Возможно, это и к лучшему, подумал Павлов. Сейчас мы пойдем подготавливать материалы для тех, кто придет после нас, оформлять отчеты, излагать на бумаге последние мысли, писать прощальные письма и вообще делать все, что положено. Но поверить в это мы не поверим, пока не кончится кислород.
– Кажется, один из нас уже попал в историю, – сказал Сибирин.
Павлов повернулся. Сибирин стоял, запрокинув голову, и смотрел в бинокль на вершину Картинной Галереи. Рейсфедер под карнизом исполнил примерно треть своего очередного шедевра. Различить что-нибудь на таком расстоянии было, конечно, невозможно.
– Взгляни, – Сибирин протянул бинокль.
На скале, как на фотографии, была изображена груда камней, бесформенных, кроме одного. Этот камень имел правильные полукруглые очертания и представлял собой на самом деле верхнюю часть головы человека в скафандре. Из-под щитка шлема блестели глаза. Иногда в поле зрения попадали волосатые паучьи ноги рейсфедера или его наспинный глаз, похожий на объектив фотокамеры. Рейсфедер входил в рабочий ритм.
– Он начал рисунок, когда ты еще не появился, – сказал Павлов. – Выходит, что это я. Но раньше он никогда не изображал людей. Почему это вдруг взбрело ему в голову?
– Начинать никогда не поздно, – сказал Сибирин. – И не нужно приписывать животным человеческие мотивы поведения. Что-то может прийти в голову только человеку.
– Спасибо за объяснение, – улыбнулся Павлов. – Пошли лучше к себе. Надо все привести в порядок. Я наведаюсь сюда сделать снимки попозже.
Некоторое время они шли через лес молча, внимательно следя, чтобы ветви колючих растений не повредили защитную ткань скафандров.
– Мир полон тайн, – заключил Сибирин. – Но мы не умеем их использовать. Например, рейсфедер. Мы определили химическую формулу его смолы и приготовили лучший в мире клей. Не лучше ли было приспособить рейсфедер как своеобразный живой фотоаппарат? Ведь его рисунки необыкновенно точны.
– Верно, но ты не заставишь его рисовать то, что ты хочешь, – сказал Павлов. – А иногда он изображает вещи, которых вообще не существует. Оказывается, у него есть некоторая склонность к абстракции. Сейчас я покажу тебе несколько фотографий.
Они приблизились уже к зданию станции, стоящему на неширокой каменистой площадке среди леса. Станция была стандартная, двухместная, хотя при необходимости здесь могло разместиться и десятеро. Они подождали в тамбуре, пока давление выровняется. Потом, когда дверь отворилась, они сняли скафандры и вошли внутрь.
Купол станции был абсолютно прозрачен, только его восточный край был наглухо закрыт фильтром, предохранявшим не защищенные скафандром глаза от яркого сияния Леги. Прямо над головой парил узкий серп далекого Бетона.
Павлов вытащил фотоальбом из ящика стола и открыл его на нужной странице.
– Полюбуйся.
С прекрасно выполненной черно-белой фотографии на них смотрело чудовище. Бесформенное, аморфное, бесхребетное, оно вытягивало неуклюжие щупальца, карабкаясь по странно гладким, лучистым, кристаллическим скалам, сверкающим зеркальными гранями.
– Ты встречал на Бете что-нибудь подобное?
– Нет. Хотя постой. Одна из предыдущих групп занималась здесь микробиологией. В их отчете есть очень похожие фотографии. – Сибирин засмеялся. – Но у рейсфедера нет микроскопа. Так что ты, видимо, действительно сделал открытие.
Павлов медленно закрыл альбом и положил его на место. Потом он поднялся.
– Эти рисунки я уже описал, – сказал он. – Делать мне больше нечего. Пожалуй, пойду сделаю снимки. Их ведь тоже надо описать.
Сибирин внимательно на него посмотрел.
– Знаешь что, – сказал он. – Все мы прекрасно понимаем, что это вздор. Что ты не сможешь подняться на Картинную Галерею, что рисунки рейсфедера не оказывают гипнотического воздействия на человеческий организм, и так далее. Но мне будет спокойнее, если ты посидишь здесь. Я сам сделаю снимки.
– Но мне здесь просто нечего делать.
– Займись чем-нибудь, – сказал Сибирин. – Поработай пока на рации.
Он пошел в тамбур. Павлов следил по контрольному пульту за его выходом. Потом повернулся к радиостанции и надавил клавишу с надписью «Местные линии».
– Здесь станция Бета, – сказал он. – Станция Бета вызывает ракетобус «Лунь»…
Он повторил эту фразу несколько раз, переставляя слова, потом выждал положенные пять минут, снова повторил серию вызовов, опять подождал пять минут и еще столько же – на всякий случай. Потом он нажал клавишу с надписью «Центр».